…И все-таки почему люди так любят видеть свои произведения тем или иным способом опубликованными – в гордом одиночестве или рядом с текстами других людей, в газете, книге, журнале?

Само слово «опубликовать» – подразумевает ответ на этот вопрос: публика необходима, так как текст – факт общения, и придача ему традиционного (журнального, газетного, книжного) вида – забота об облегчении этого общения, об удобстве воспринимающего, об оправдании его ожиданий.

Естественно, та или иная работа редактора с текстом автора – далеко не единственное условие того, что состоится «настоящее», воспринимаемое так всеми участниками, общение. Вы сами все понимаете: текст может быть слишком сложным, слишком простым, неблизким или просто неинтересным своим содержанием, формой, настроением, авторским посылом. И все-таки раз за разом люди идут, скажем, слушать стихи, многие из которых они знают настолько, что могут подсказать автору забытую им строку. Очевидно, что тут-то и происходит энергетически мощный акт общения и понимания, сбывающейся мечты и вновь рождающейся надежды, становящийся, помимо всего прочего, реальным фактором творческого роста автора.

В наш сборник «Пилигрим» я старалась включить тексты, не только «цепляющие» меня эмоционально и вступающие таким образом в общение со мной, но и потенциально способные, на мой взгляд, общаться с разными людьми, что-то им дать, хотя бы тем, что чувствуется – все эти авторы заработали право на искренность.

В стихах Валентины Николаевны Бриллиантовой, нашего нового автора, из обычных и даже шаблонных слов рождается вдруг нечто перерастающее их обычность – некая целостность, гармония образа –смысла – звучания. Ощущение мудрой умиротворенности рождается и от сопоставления в этих стихах вечного и мимолетного, реального и символического, как, например, это происходит в стихотворении «Ночь идет» (Стихи В.Н. Бриллиантовой доступны только в печатной версии альманаха).

Многие стихи Юлии Горбачевской 7, наоборот, сложны. Жизненная коллизия, стоящая за каждым из них, как правило, достаточно реальна и узнаваема – путешествие, болезнь, ссора влюбленных, попытка совместной жизни. Сложность и тонкость проживания лирической героиней этих коллизий, воплощенная в стихах, впечатляет. Рождается ощущение полноты жизни, причем и собственной тоже. Как говорила героиня некой классицистской трагедии – Расина, Корнеля? – о чужом большом промежутке жизни: «Один из дней моих ему с избытком равен».

Тексты Алефтина 6 притчеобразны. В этом их позитивность. Притча существует в мире четких координат, обнаруживающихся обычно совершенно неожиданно, отсюда мудрость и вместе с тем плакатность притчи, ее печальная улыбка и злой сарказм по поводу свихнувшегося мира. Притча – преодоление плоской невозможности. Именно поэтому в «Пилигриме» есть и будут притчи и не будет в обозримом будущем текстов про «правду, тараканьей лапкой лежащей в стакане».

Да, правда может быть жесткой, но не отвратительной, как тараканья лапка, в таком случае это не правда. Жесткость правды – в диалоге «Бойцовского клуба 52» 74, нашей новой рубрики, – диалоге о смыслах слов, которыми мы бросаемся, и о тех, кто и где ими бросается. В этом поиске «смыслов» – созвучие с другими текстами номера, а также с другими новыми рубриками данного номера – «Книга из личной библиотеки 44», «Стихи Баловней Игры 47» и «Перепутанные страницы 25». Последняя из них, в которую входят две версии одного сюжета, написанные мужчиной, и примыкающая к ним миниатюра, созданная женщиной, представляет собой своего рода гипертекст с отсылками, некую попытку САМОПОНИМАНИЯ самой литературы, которую можно представить в виде Универсума, динамичной Вселенной, части коей вступают между собой в причудливые сочетания и скрещения.

Предуведомления к первым двум – «Книга из личной библиотеки 44» и «Стихи Баловней Игры 47» – написаны в соавторстве К. А. Ковровой и А.С.Хмелевским. От вашего интереса зависит, станут ли эти рубрики, в которых мы пытались рассказать вам о смыслах обыденных и не совсем занятий, постоянными.

Обретение смыслов часто происходит в обстоятельствах, в которых прекрасное, ужасное и смешное уживаются рядом, как это отражают многие наши тексты. Такая ситуация, знаете ли, вообще характерна для молодости. А большинство наших авторов, как уже неоднократно упоминалось, непобедимо молоды.

И именно поэтому – верные пилигримы.

Назад к содержанию

Алефтин

ДВЕ ПРИТЧИ

* * *

И когда Икар подлетел слишком близко к Солнцу, воск начал таять. Как и предполагал Дедал. Перья, оторвавшись от крыльев, летели вниз. Седое злое море хватало их и перемешивало со своей грязной пеной. Глотало и довольно колыхалось.

– Бедный мальчик, – подумал Дедал, – умереть таким молодым.

Икар из последних сил махал руками, щурился на Солнце и не хотел падать. И не мог падать. Не мог себе позволить.

Последнее перо упало на гребень волны. Дедал знал, что это – последнее. Он помнил каждое. Это – было последним.

– Бедный мальчик, – подумал Дедал и закрыл глаза, – так глупо умереть.

А над морем и над холодными облаками, разрезая синее небо ослепительной сталью крыльев, летел Икар. И выли его турбины.

А как же перья, спросите вы. А перья осыпались.

05.04.05

* * *

Есть несчастная страна, где драконы живут среди драконов, дракончиков и дракониц. Они разные: забавные, смешные, страшненькие, суровые, злобные, большие и малютки. Но всех объединяет одно: они любят лакомиться людьми. Дракончики поменьше откусывают небольшие кусочки, а больше драконы так и норовят оттяпать у человека голову.

Маленького пухленького малыша мама ведёт в детский садик и сдаёт его на воспитание миленькой дракошке с добрыми-добрыми глазами. Как только дверь за мамой закрывается, эта милая дракошка начинает обкусывать с малыша особенно лакомые кусочки, а потом сажает в вольер к таким же обкусанным малышам. Там детишки учатся играть в дракончиков. У самых старательных вырастают маленькие драконовские зубки.

Потом ребёнка, уже немного подросшего, переводят на воспитание к другим драконам, в школу. В школе с детей обкусывают "лишние" куски, которые не успели обкусать в детском саду.

Ребятки делятся на группы по длине зубов. У некоторых начинает прорезаться чешуйка. В воспитании детишек и в питании оными принимает участие много разных драконов. Каждый пытается доказать пользу от своей науки и красочно объясняет, почему для детишек лучше, если их будут обкусывать старые авторитетные драконы.

Школа длится бесконечно долго, но в один прекрасный момент ей приходит конец. Дракончики с удивлением понимают, что настала настоящая взрослая драконовская жизнь. Они спешат занять в ней места поудобнее, но почти никто не смотрит на себя в зеркало. Не смотрят и не видят, что не всё ещё в них одраконилось. Не видят, но чувствуют это в других. И пытаются отхватить этот самый неодраконившийся кусочек. Для оправдания этого придумывают новых драконов, которые их же самих потом и съедают...

... Некоторые драконы заключают союзы о ненападении, начинают жить в одной берлоге, но всё равно потихоньку, так, что бы никто посторонний не видел, грызут друг друга...

... А некоторые не до конца одраконившиеся или, как они сами себя называют, странствующие рыцари, пытаются чего-то добиться, изменить что-то, ими самим непонятное. Для этого они пытаются кормить драконов разными необычными кусочками себя и не только...

... Но самое интересное, что у драконов рождаются нормальные дети. Обыкновенные человеческие детёныши, которых ведут в детский сад...

... Говорят, где-то далеко-далеко блуждает сэр Ланцелот Озёрный...

Назад к содержанию

Юлия Горбачевская

ВИЗИТ НА АВАЛЛОН

* * *

На перегоне Генуя-Милан

Менялись пассажиры и тоннели.

Слова неповторимые звенели,

Стучала кровь, провинция жила,

Романскими корнями заплетя

Привычное звучание дороги…

Чуть-чуть понять. В ответ еще немного

Припомнить что-то вроде se ne va,

Per me, amore…

Странный разговор,

Проверенный и прожитый на пальцах,

А может и не стоит разбираться,

Куда мы добирались до сих пор,

И отчего дрожала так рука,

Касаясь тем о том, что в настоящем?

Качался мир не реже и не чаще

Размеренных шагов проводника,

Мелькали чьи-то лица за окном,

Мы скоро подъезжаем, очень скоро…

Не стоило встревать, как видно, в споры,

Ни капли не владея языком,

Не зная слов... Какая ерунда

Придумается только по дороге,

Вслед поездам обиженные боги

Отныне не посмотрят никогда,

Никто не спросит, как ты будешь там,

Когда холодный дождь по скользкой крыше…

Возможно, я спаслась, остановившись

На перегоне Генуя – Милан.

12 мая 2004 г

***

Поскольку не в этом решении был

Высокий и правильный смысл,

Хватало почти что и жизней, и сил,

На то, чтобы ринуться ввысь.

А после, когда горький ветер носил

Оборванный сухонький лист,

Узнали – не надо ни жизней, ни сил

На то, чтобы сверху и вниз.

21 мая 2004 г.

***

Обещает ли, грозит ли

Королевский тёмный сон,

Ожидал меня с визитом

Старый добрый Авалон,

Прямиком да с поля брани,

Со щитом иль на щите,

Я сама себе Моргана

Хоть условия не те,

Времена другими стали,

Но ещё немного жаль,

Что умчался за Граалем

Славный рыцарь Парцифал.

Перетёрлась ли подпруга,

Конь ли начал уставать…

Я отпиливала угол

У квадратного стола.

Пораженья и победы –

Прямо кругом голова,

И не знаю, как доеду

К оловянным островам.

Колдовской туман сгустился,

Всё опять пошло в расход.

Где же это заблудился

Разудалый Ланселот?

Только вновь споткнулись кони

На добро ли, на беду,

Что же… видно, к Авалону

Я опять не попаду.

17.02.03

***

Перепутать напрочь диез и бемоль,

Хоть ты вой, хоть ты пой, хоть ты пей,

Одеяло побила весёлая моль,

И гордится победой своей,

Позабылись слова, а настырный мотив

Всё звучит и звучит в голове,

Ты вернёшься на кухню, и чайник налив,

Улыбнёшься плетёной сове,

Оборвалась струна, не берётся баррэ,

Не хватает на день сигарет,

Ты бродил по октаве от ля и до ре,

А сова улыбалась в ответ.

Ты найдёшь нафталин, чтобы моль напугать,

Бросишь чайник и выйдешь во двор,

Ты не сможешь допеть, ты не сможешь связать

Воедино минор и мажор

21.02.03

***

Весна разъерошила листья,

И бьётся о стёкла всю ночь,

Холодные, тусклые мысли

Гоню без сомнения прочь.

Читаю нелепую прозу,

На зеркале жарю блины,

Ведь были когда-то морозы,

Ведь были же ночи длинны?

А может, мне это приснилось

В давнишнем моём бытие…

Весна… Ну скажите на милость,

Что нужно юродивой ей?

Прошла бы хоть, что ли, на кухню,

Где в чашке забвенье и чай,

Где старые ходики глухо

Считают тугую печаль.

Зачем же вздыхает под дверью

В ночную берлогу мою?

Весна, я, конечно, не верю,

Но знаешь, конечно, люблю.

Подкрашу бесцветные губы

В обходную всех моих прав,

Тяжёлую зимнюю шубу

Повешу до осени в шкаф.

Засыплю тоску нафталином

Чтоб шуструю моль разогнать,

Чтоб в день, восхитительно-длинный

Весенние строчки писать.

28.04.02

***

В нашем доме извечно слепые окна

Смотрят в мир и брезгливо сжимают губы.

Чей-то простуженный ангел бесцельно мокнет,

Слушая в плеере Иерихонские трубы.

Светлая кухня, шуршит недотёпа-чайник,

Тёплые руки гоняют по кругу блюдце.

В окнах любая тень, как всегда, случайна,

Даже если соседи и не напьются.

Перевернуть бы, что ли, тоску-кассету –

С той стороны-луны – перезапись Баха,

Как бы ещё рассказать обо всем об этом,

Чтобы в своё окно посмотреть без страха,

Дом – это просто что-то а-ля «Титаник»

Без медитаций, всяких иных материй,

Чувствуя разницу в слове скит и скитанье,

Сонная тень бестолково ползёт по стенам.

В нашем окне изначально слепые люди

Взглядами ищут фонарь и благого Бога,

Тот, кто под блюдцем, знает, что дальше будет,

Чей это ангел ангинно хрипит в пороге,

Чьи это окна зашиты сплошной обидой,

Пахнущей дальней музыкой и морями,

Кто отвернётся, дом наш едва завидев,

Вечно благой под разбитыми фонарями.

03.05.02

***

Забудь печаль. И в стихотворном бреде

Найди звучанье яростных атак.

Назло моей трагической победе

Опять весна, и снова всё не так.

Мой белый конь убит шальным осколком,

Мой фронт разбит, но я ещё жива,

Ещё цела. И мне осталось только

В стих собирать ползучие слова.

Вот так. Победа. Плачь же, проигравший,

Оплачь меня, поставь мне пару свеч –

Одну на стол, одну чуть-чуть подальше

И помоги слова в стихи облечь.

Нет, не понять. Зачем я воевала?

Зачем пошла в атаку сгоряча?

Мой конь убит. Мне шах, Начну сначала,

Пока ещё не кончилась свеча.

Кругом весна. К чему же помнить беды?

Сорву погоны с чёрного пальто

В шкаф уберу… и праздник – День Победы

Сегодня понимаю, как никто.

10.05.02

***

Что ещё там? Какие мысли

Отразились в глазах моих?

Я любила. И в этом смысле

Я не хуже любых других.

И на этом нелепом свете

Знаю точно, куда клоню.

(Я любила. Прошу заметить,

Что «любила», а не «люблю».)

Что наскучило мне скитаться,

И что некуда мне бежать,

Что ладонь моя в ваших пальцах

Как последний удар ножа.

Дорогой мой, оставьте в прошлом

Мой неправильный силуэт.

В ваш мирок, утончённо-пошлый

Мне соваться и смысла нет.

Но доносит упрямый ветер

Ваших слов холостую суть:

Что души во мне вовсе нету,

И у вас измотала всю,

А когда чуть светлее станет,

Отпишу вам в который раз:

Я любила. И в этом плане

Я поверьте, не хуже вас.

14.06.02

***

Дорожная песня, колёса печали

Звучали когда-то в далёком начале,

Звенят бестолково в исходном конце.

Дорожная пыль на душе и лице,

Дорожные встречи в унылых вагонах,

Разбавленный чай да пейзажик суконный

Плывёт за окном в бесконечные дали…

Дожить не позволили, ехать не дали;

Дорожные звёзды летели вдогонку

По рельсам своим, восхитительно-тонким,

По сердцу, по небу… Дорожные лики

Лежат в чемодане. Вновь козыри – пики,

Игра надоела. Когда остановка?

Недобро глядит семафор, как винтовка.

Летят поезда через вечность и веси –

Дорожная рифма, дорожная песня.

01.07.02

***

Бродячие кошки, адепты миграций…

Бывает на свете ещё, друг Гораций,

И то, что философам нашим не снилось,

Потом ещё что-то на свете явилось,

Потом были войны, ещё форс-мажоры…

Бродячие кошки ведут разговоры,

Шагая по свету отлаженным маршем,

Идут себе дружно, всё дальше и дальше

По нашему следу, за Бонни и Клайдом.

Бродячие кошки всегда будут рядом,

И пусть не со мною, так с тобою уж точно.

Ещё Галилей говорил, между прочим,

Что вертится всё, хоть ты лопни, хоть тресни…

У кошек бродячих особые песни –

Тебе не понять ни мотива, ни строчки.

Я стих дописала почти что до точки,

И пусть он без смысла, без цели и стиля,

Бродячие кошки его оценили.

25.09.02

***

Когда я пойму, что умею летать,

Всё станет намного понятней.

Проснуться в четыре, заправить кровать,

Как будто вернулись обратно

Ушедшие в ночь золотистые дни,

Белёсые тени просторов,

Как будто спустился коварный ледник

По вялой канве разговоров.

Я крылья достану из тёмных щелей,

Пропахших до слёз нафталином.

Машинное масло – всё тот же елей,

Чуть менее просто старинный.

А тот, кто успел – тот совсем опоздал

К финальной своей лотерее,

И пусть Падший Ангел крыла поломал –

Мы будем намного хитрее!

Как просто и странно – спокойно шагать

Из тёмных окошек чердачных…

Я всем расскажу, что умею летать,

Когда приземлюсь чуть удачней.

25.09.02

***

Упустили мы с тобой в который раз

Наш упрямый, одинокий, горький шанс,

Мы пропали, это фатум, это рок,

Будет каждый изначально одинок,

Даже вместе, чашу выплакав до дна –

Постоянно – ты один и я одна.

Если глянуть – только искоса, вот так,

Это значит, ты мой самый главный враг.

Вопреки всем мудрым песням мы с тобой

Занимались не любовью, а войной.

И разбив под утро стёкла-зеркала,

Переходим мы из завтра во вчера.

Между острых, словно бритвы, скользких льдин

Постоянно – я одна и ты один.

Мы раскурим трубку мира на двоих,

Про войну не забывая ни на миг

Ни один… И будем ждать в который раз,

Что судьба опять подарит новый шанс.

07.07.02

Разорвали паруса о ветер,

Рассадили киль об иглы рифов,

Нету больше берегов на свете,

Да вокруг акулы вместо грифов.

Хоть была б какая-нибудь качка,

Был бы ветер, пусть бы буря даже!

Боцман сгинул в сумрачной горячке,

Капитан погиб при абордаже.

Рулевой, зараза, утверждает –

Всем нам не судьба в живых остаться.

Он-то в этом деле понимает–

Он сбежал с Летучего Голландца.

Каравеллу насадив на скалы,

Сдвинем кружки в упокой друг другу.

Это всё, что нам ещё осталось

В беготне по замкнутому кругу.

И не страшно, если пулю в спину,

Погибали, верно, мы раз двадцать.

У Морского Дьявола нас примут –

Нам иначе некуда деваться.

А в итоге всё, конечно, просто.

Вечной жизни нету, как ни странно,

Растворились старые матросы

В толще мирового океана.

Заскрипят в ночи ворота ада,

Зазвенит ключом бродяга-сменщик,

И вздохнёт усталая команда –

Вновь на одного нас стало меньше…

21.02.02

В вечном небе тают паруса,

В облаках горят шальные галсы.

Море пялит синие глаза,

Изгинаясь в бешеном романсе.

За грехи ниспослан ураган,

Все маршруты в атласе затёрты,

Нынче умирает капитан,

Помолитесь же морскому чёрту.

Что угодно, но не надо в Рай,

Не к лицу морскому волку счастье,

Умираешь – значит умирай,

Ну а нет – так тоже прав отчасти.

За окном скребётся крыса-муть,

Стережёт непрожитые годы.

Нынче капитан закончил путь,

Капитану тоже нужен отдых.

Как в пиратской песне, шторм несёт

Наш корабль к смерти неустанно.

Что ж, ребята, вы пройдёте всё,

Даже если и без капитана.

А потом, когда сгорит гроза

И слегка притупится тревога,

Лягут две монеты на глаза,

Да ядро холодное под ноги.

Сентябрь 2001

***

Музыка ветра. Блокада. Мой ангел,

Мне ли теперь вспоминать твои песни,

Пары внизу заводили фанданго,

Были не врозь и привычно не вместе.

Девочки с куклами, белые платья,

Жертвы далёких небесных маршрутов,

Все эти тексты, материи, мать их…

Нет для покоя ни сна, ни минуты.

Если дорога не жизни, то лучше

И не ходить по такой и не ездить,

Мне ли взбираться на самые кручи,

Чтобы глядеть с них да в самые бездны,

Это от счастья, тоски или лени

Мы угадать не успели, не смели…

Были когда-то ветра и мгновенья,

Были блокады, и ангелы пели.

25 июня 2003

Назад к содержанию

А.С. Хмелевский

ПРЕСЛЕДУЕМАЯ МИЛЕДИ, ИЛИ ИСТИННАЯ ЖИЗНЬ АННЫ ДЕ БЕЙЛЬ

Все мы читали – в детстве или ранней юности – романы Дюма-отца. Кто-то их проглотил изрядное количество, а кому-то хватило и одного. Однако, «Трех мушкетеров», думается, знают все.

При этом когда задаешь простенький, казалось бы, вопросец: как зовут миледи, злодейку из этого романа, очень редко, по моим наблюдениям, встречаешь правильный ответ. Большинство встает в тупик просто потому, что слово «миледи» стало в повествовании неким именем собственным. По сути дела, героиня Дюма проходит по страницам безымянной и, смею утверждать, непонятой.

Попытаемся же проследить, проявив при этом максимум внимания, ее жизненный путь, чтобы осмыслить его. Представим, что это жизнь реального человека того времени, о которой нам известно далеко не все. Так, Дюма ничего не сказал нам о детстве и ранней юности миледи, но сопоставив данные о том, что она воспитывалась в монастыре и обладала «неженским умом», с биографиями других женщин того времени, можно предположить, что девушка происходила из семьи бедных провинциальных дворян. В таких семьях дочери, особенно если их было несколько, были скорее обузой: отсутствие приличного приданого сводило к нулю шансы девушек на хороший брак с человеком своего, дворянского, сословия. Поэтому от девочек предпочитали избавляться, отсылая их в ближайший монастырь, где они со временем принимали монашеские обеты, далеко не всегда имея склонность к подобной жизни. Так и миледи стала монахиней монастыря бенедиктинок, находившегося в городе Лилле¹ (север Франции). Будь семья миледи более богатой и знатной, обладай она хотя бы придворными связями, скорее всего, девушка после нескольких лет воспитания в монастыре была бы выдана замуж или пристроена при дворе. Но семья миледи и она сама, видимо, не видели иного выхода, кроме монашества.

Что же произошло дальше? В церкви монастыря отправлял службы молодой священник (автор не называет его имени), обративший внимание на юную красавицу. Пылкость и безрассудство взаимной страсти оказались сильнее монашеских обетов, кинув священника и монахиню в объятия друг друга. Полагаю, что речь может идти именно о взаимной страсти, а не о расчетливом стремлении девушки выбраться из монастыря, так как она не могла не понимать, что подобным поступком – преступлением по законам того времени – пара обрекает себя на необходимость бежать и скрываться, может быть, всю жизнь, всегда опасаясь, что правда выйдет наружу и придется снова бежать. Такой образ жизни требовал немалых денег, а их, конечно же, не было. Чтобы добыть их, священник украл и продал священные сосуды. Когда любовники уже готовились покинуть Лилль, их схватили. Девушку, естественно, сочли соучастницей преступления, но в тюрьме она пробыла недолго: обольстив сына тюремщика, то есть заплатив телом за свою свободу, девушка ускользнула.

Священника же приговорили к десяти годам заключения в кандалах и к наложению на левое плечо клейма в виде лилии. По жуткой иронии судьбы палач, заклеймивший виновного, оказался его старшим братом. Сочтя, что причина всех несчастий в том, что священника «соблазнила» девушка, палач поклялся наложить клеймо и на ее плечо. Через некоторое время мститель выследил беглянку, связал и заклеймил ее.

Священник тем временем сумел сбежать. Найдя свою возлюбленную, он снова сошелся с ней. Теперь они перебрались в Берри² в центре Франции. После пережитых потрясений девушка, скорее всего, уже не испытывала прежних чувств к своему, с позволения сказать, избраннику, но … Ей была необходима хоть какая-то поддержка в этом мире, и она продолжала жить в вынужденном союзе, омраченном к тому же необходимостью постоянной лжи – девушка выдавала себя за сестру мужчины – и страхом, что обман раскроется.

Так прошло несколько месяцев, пока не состоялось знакомство с графом де Ла Фер – знатным вельможей, принадлежавшим к одной из лучших семей провинции³. Он сразу обратил свое внимание на красавицу, влюбившись в свои 25-26 лет как мальчишка. Рассказывая эту историю несколько лет спустя своему другу д’Артаньяну, граф кичится тем, что не соблазнил и не взял силой столь понравившуюся ему девушку. Вместо этого – как глупец, заявляет автор устами любимого героя, – граф женился на девушке, увез ее в свой замок и сделал первой дамой провинции. Кстати, при венчании невеста назвала свое – настоящее!– имя: Анна де Бейль.

Счастье было недолгим. Однажды во время охоты графиня упала с лошади и лишилась чувств. Само собой, муж бросился на помощь…и обнаружил клеймо, разрезав лиф стеснявшего платья. Гневу графа не было границ: как он мог отдать свою страсть подлой воровке? Перед ним была не достигшая и двадцати лет беспомощная молоденькая женщина, его жена перед Богом и людьми, юное существо, у которого он сам отмечал «свойственную возрасту наивность» и которое в силу именно этой наивности могло оказаться жертвой насилия или оговора. Граф, полновластный хозяин в своих землях, имевший право казнить и миловать подданных, видимо, не пожелал слушать никаких оправданий. Он окончательно разорвал платье на графине (не пощадив тела, которое столько раз с нежностью сжимал в своих объятиях), связал ей руки за спиной и повесил на дереве, обрекая на позорную, медленную, мучительную смерть, и это при том, что за свои возможные преступления девушка уже была наказана.

Приостановимся, оглянемся назад и попытаемся оценить испытания, перенесенные героиней Дюма за столь короткий срок. Первый мужчина – священник – соблазнил ее красивой любовью и едва не погубил (кстати, если бы миледи просто ненавидела монастырскую жизнь, она, скорее всего, убежала бы из монастыря в одиночку, такие случаи изредка, но происходили)⁴, другой – палач, его брат – заставил испытать унижение от незаслуженного и принудительного наказания клеймением, третьему – сыну тюремщика – надо было отдаться, чтобы обрести свободу, и, наконец, четвертый – граф де Ла Фер – сначала окружил вниманием и нежностью, а затем собственноручно попытался жестоко убить. Какая женщина после такого не озлобится или не повредится в уме?

Мы ничего не знаем о том, что произошло с миледи в следующие восемь- десять лет. Вновь она появляется на страницах романа уверенной в себе зрелой красавицей, настоящей знатной дамой: «Это была бледная белокурая женщина с длинными локонами, спускавшимися до самых плеч, с голубыми томными глазами, с розовыми губками и белыми, словно алебастр, руками». Теперь ее зовут леди Катрин Винтер, баронесса Шеффильд. Она стала женой, а затем вдовой старшего из двух братьев Винтеров, и главное, доверенным лицом Ришелье для выполнения его деликатных поручений (в романе миледи именуется неизменно уничижительно: шпионка кардинала).

Самое время сказать о кардинале Ришелье. В романтической литературе он всегда – само воплощение зла, деспот и жестокий сокрушитель судеб, враг королевской четы⁵. На самом же деле король и кардинал были связаны взаимным уважением и преданностью, а Ришелье всегда руководствовался в своих действиях только – это стоит подчеркнуть! – государственным интересом⁶.

Очень большое место в романе занимает история с алмазными подвесками, списанная Дюма у Ларошфуко⁷. Все читавшие книгу помнят, наверно, как герцог Бекингэм тайно (!) приезжал во Францию, чтобы увидеться с королевой, которую страстно любил⁸. В знак взаимности Анна Австрийская подарила герцогу ларчик с двенадцатью подвесками. Не сумев поймать любовников с поличным, кардинал отправил в Англию миледи с заданием добыть два подвеска⁹.

Вся эта история очень сомнительна, хотя для нее есть некоторые основания. Действительно, Бекингэм в 1625 году приезжал – вполне официально! – с дипломатической миссией: вести переговоры (зашедшие в тупик) об англо-французском военном союзе против Испании, а также сопроводить юную сестру короля, Генриэтту Французскую, ставшую женой английского короля Карла, на ее новую родину. Действительно, увидев двадцатичетырехлетнюю Анну Австрийскую, считавшуюся красивейшей женщиной Европы, распутный герцог стал настойчиво и вполне откровенно ухаживать за ней. Королеве даже пришлось потом давать объяснения по этому поводу, хотя брак ее сохранился.

В романе же действие катилось дальше, к поступкам наиболее неприемлемым с точки зрения современной морали, и совершены они были опять-таки по отношению к миледи. Благодаря случайности д’Артаньян узнал о симпатии миледи к графу де Варду. Вскрыв одно чужое письмо и подделав другое, молодой человек проник к миледи в темноте, под именем графа, и добился ее благосклонности. После ночи любви он написал ей опять-таки от имени де Варда оскорбительное письмо. Крах надежд на удачный роман толкнул миледи в объятия д’Артаньяна, поддерживающего с ней знакомство и под своим настоящим именем. Заполучив миледи вновь, юноша признался ей в своем мошенничестве, рассчитывая встретить «легкую бурю, которая разрешится слезами». Конечно, он не мог представить себе, как воспримет это миледи, прошедшая через страшные испытания, которые мы уже проанализировали. Видимо, все это ожило в душе истерзанной женщины, вдруг узнавшей, что за ее спиной сплели целый заговор. И действительно, мы еще не упомянули тот крайне неаппетитный факт, что, добиваясь миледи, д’Артаньян соблазнил ее служанку, чтобы иметь в доме своего сообщника. Изменяя госпоже с горничной и горничной с госпожой, молодой человек, похоже, ни на минуту не задумывался, что совершает что-то недопустимое. С явным – мужская солидарность! – одобрением рассказывает про проделки д’Артаньяна и Дюма. И это несмотря на те страшные последствия, которые данная история имела для многих людей. Миледи, напуганная, оскорбленная, униженная, решила отомстить д’Артаньяну, послав ему отравленное анжуйское вино. Молодой человек находился в это время на войне. Началось все с того, что английский король, не сумевший добиться союза с Францией, решил поддержать протестантов (гугенотов) в Ла-Рошели. Рьяным сторонником военных действий был Бекингэм, снарядивший две морские экспедиции для поддержки французских мятежников.

Месть миледи д’Артаньяну не удалась: вместо него умер другой человек. Неизвестно, знала ли об этом миледи, когда Ришелье отправил ее в Англию со специальными инструкциями. Миледи было поручено любой ценой нейтрализовать Бекингэма, чтобы остановить весьма неблагоприятное для Франции развитие событий. Разговор этот был подслушан мушкетерами. Деверь миледи лорд Винтер, предупрежденный ими, перехватил миледи сразу по прибытию в Англию и отправил ее в тюрьму под именем Шарлотты Баксон (еще одно имя, связанное в романе с данной женщиной!)¹⁰. Присмотр за узницей был поручен фанатику-пуританину Фельтону. Воспользовавшись простодушием последнего, миледи хитро сплела душещипательную историю о коварном развратнике – герцоге Бекингэме, по вине которого якобы оказалась в тюрьме. Фельтон поверил красавице, влюбился – и решил убить герцога.

Так в романе. Что же произошло в реальности?

В 1628 году в Портсмуте снаряжалась уже третья морская экспедиция к Ла-Рошели. Ее возглавлял Бекингэм. 23 августа, едва герцог встал после обеда из-за стола, на него кинулся офицер его свиты и нанес два удара кинжалом. Бекингэм успел только выхватить шпагу и вскрикнуть: « Ах, собака, ты убил меня!» Упав, герцог захлебнулся кровью, хлынувшей из горла. Убийцу схватили. Его, действительно, звали Фельтоном. Сохраняя внешнее спокойствие, он объяснил, что совершил акт возмездия против человека, погрязшего во взяточничестве и распутстве. На самом же деле Фельтон, скорее всего, руководствовался сугубо личным мотивом: герцог дважды отказывал офицеру в получении очередного чина, причем в оскорбительной форме…

После смерти Бекингэма жизнь миледи, вызволенной из тюрьмы Фельтоном, должна была сложиться благополучно. Благодаря своей безоглядной дерзости и покровительству Ришелье двадцатипятилетняя женщина могла бы добиться очень многого. Но! Автор следовал законам романтической, то есть далекой от всякой логики, литературы… Окончание романа неубедительно, потому что начисто отсутствуют авторские мотивировки поступков нашей героини.

Мы узнаем, что, вернувшись из Англии, миледи отправилась в монастырь кармелиток в Бетюне, где встретила Констанцию Бонасье, еще одну любовницу д’Артаньяна, и – о нелепость! – отравила ее, не сумев захватить как заложницу. Затем попыталась сбежать от преследователей, но расправа не заставила себя ждать. Миледи была захвачена в уединенном домике и подвергнута самосуду. Лорд Винтер обвинил миледи в смерти Бекингэма и своего брата, д’Артаньян – в отравлении своей любовницы и покушении на его жизнь, Атос рассказал историю своего брака, умолчав, однако, о том, как расправился с миледи…Лилльский палач, появившийся как нельзя более кстати, словно чертик из табакерки, привел общий приговор в исполнение и отрубил миледи голову.

На этом можно было бы поставить точку… Но оглянемся еще раз на эту жизнь. Дюма вольно или невольно показал нам, что судьба женщины в семнадцатом веке зависела от воли и желаний мужчин, даже если она была так богато одарена от природы, как миледи. Поэтому так жаль Анну де Бейль, умную, красивую и сильную, ставшую лишь игрушкой в руках мужчин.

Ф. Сологуб

«- А-а! Вы историк? - с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз. - Я - историк, - подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: - Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!»

М.Булгаков

Назад к содержанию

Евгений Савин

ПРАВДА ОБ АЛЫХ ПАРУСАХ

"Эта живость, эта совершенная извращенность мальчика стала сказываться на восьмом году его жизни"

***

Свидетельство Бетси Джонсон.

Мне было около двадцати, когда я стала работать в доме Грэя. Можно сказать, что повезло. Работу в поселке было трудно найти. Первое время я на кухне у них посуду мыла, иногда, правда, на стол накрывала. Тут-то меня мать Грэя и заметила. Видно, чем-то я ей приглянулась. А еще сильно мне помогло, что я читала хорошо, благо, дед в детстве научил. Потому меня хозяйка и приставила к сыну, книжки ему на ночь читать.

До этого времени я вообще мало его знала. Ведь он с детства все больше в библиотеке сидел или играл где-то в одиночку. Друзей у него не было. Мне он сразу странным показался, я даже его побаивалась.

Года полтора, наверное, это продолжалось. Рассказывала я ему допоздна и, понятно, часто вместе с ним спать ложилась. Чтобы ему не страшно было. Ну, и когда он постарше стал, то, ясно, научила его кой-чему. А что плохого, в конце концов? Он-то, при его характере, все равно связался бы с какой-нибудь шлюхой портовой, подхватил бы заразу. Да и было это всего пару раз, не больше.

Потом как раз мой жених из плавания вернулся. Хотели свадьбу сыграть, а денег ни гроша. А я ему как-то про Грэя рассказала, в шутку, конечно. Вот, мол, как я тут без тебя развлекалась. А жених мой смех смехом, а предложил мальчишку неразумного окрутить. Сказать ему, будто бы я полиции сообщу про него, что он меня оскорблял, как это называется, действием. Я так и сделала. Давай, говорю, мне денег, иначе сидеть тебе в тюрьме до конца жизни. Он, конечно, глупый был тогда еще. Копилку свою разбил, все деньги, что там были, мне принес. А было там немало, мне на свадьбу хватило, еще и осталось. Ну, понятно, после этого от Грэев уволилась. Стала прачкой работать в поселке.

Потом что-то про него слышала, будто он со шпаной связался и все такое. Но не верилось: уж больно он был домашний, неприспособленный. Затем, когда его полиция поймала, с бандой, то ко мне следователь приходил. Все про его жизнь выспрашивал, про характер. Даже уговорил в суде показания дать, будто бы пытался меня изнасиловать. Денег обещал, от магистрата. Ничего не дал, конечно. Ну, ничего, мне папаши Грэя адвокаты заплатили изрядно, чтобы от своих слов отказалась и уехала из города. Вот я и уехала. Даже удивительно, что нашли.

***

"Грэй часами оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном, подстерегая бабочек и строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировал палками и булыжником"

***

Свидетельство Джека Фергюсона, бывшего помощника городского прокурора, ныне - профессора Юридической Академии.

Фабулу этого, с позволения сказать, дела Грэя, я помню очень хорошо. Ничего необычного в нем не было, если не считать, что подсудимому еще и тринадцати не исполнилось. Раздули его, конечно, с подачи городской полиции. Шайка сорванцов орудовала почти полгода, прежде чем их наконец поймали, да и то случайно. Ясно, что полицейские пытались сохранить лицо, выдав Грэя чуть ли не за рецидивиста.

Я, собственно, лишь готовил материалы для обвинения, а фактически - пришлось заново проводить все следствие. Начиналось все это как игра. Была какая-то компания из портового поселка, ну лазили они в окрестные сады, вымогали деньги у гимназистов-младшеклассников. Потом появился Грэй. Меня всегда удивляло, да и сейчас я не до конца понимаю, как этот мальчик, похожий скорее на девчонку, этакий белокурый ангелочек, краснеющий при любой ругани, ухитрился так быстро стать вожаком. Причем ведь действительно он был, что называется, в авторитете. Ни один из членов его шайки так и не дал вразумительных показаний против своего Капитана. Такая у него кличка была. Вам не кажется это странным?

И главное, что под все, что совершала эта компания, Грэй умел подвести, что называется, идейную базу. Кража яблок из соседних садов - это уже не просто кража, а "робингудовщина", экспроприация экспроприаторов. Причем все украденное Грэй сдавал знакомому зеленщику, а деньги - на благотворительность. Кому-то из мальчишек - одежду купить, кому-то - лекарство... На деле, конечно, он лукавил. Я, помню, подсчитал всю его бухгалтерию, приблизительно. Большую часть прибыли Капитан себе в карман клал. А одежда, лекарства... Мало ли чего не найдется в родовом замке. Там вообще было полно всякого хлама. Еще был у них вид "бизнеса" - моряков подвыпивших освобождать от законного жалованья. Хитер был Грэй, от отца знал, когда денежки у моряков заводятся. Так что никакого проигрыша, стопроцентный успех. Я поражался, что многие из ограбленных были родственниками юных грабителей. И тут какая-то идейная база была. Мы, мол, представители нового поколения, новой генерации. Что-то подобное. Впрочем, это моя фантазия, ведь никто так и не раскололся.

Ну, а на процессе многое сошлось, много сил разных. Поэтому он такой шумный получился. Дело, конечно, газетчики раздули. На бургомистра горожане стали наседать. Как же, сынок миллионера, им все можно, а нашим детям из-за него страдать. В таком духе. Меня даже в магистрат вызвали. Сказали: ищи, чтоб процесс был. Ну, я стал искать. Эту девицу, что у них в доме работала, я на испуг взял. Говорю, если не дашь показания, то посадим за воровство и совращение несовершеннолетних. Но то, что она наболтала, - это не для суда, а так, чтобы присяжным пыль в глаза пустить. "С детства Грэй отличался извращенной натурой" - что-то в этом стиле. Может, сработало бы, но какой-то идиот, чиновник молодой, из магистрата, тоже хотел выслужиться, мне дорогу перешел. Стал на девицу наседать, чтобы дала показания, будто Грэй шпионил в пользу Соединенных Островов. Даже легенду придумал: как юный Грэй в библиотеке отца копирует лоцманские карты, а патриотка Бетси застигает его. В общем, бред полнейший, а адвокаты сразу же уцепились. "Умственное помешательство на почве эротомании". Так и сбежала девица-красавица перед самым процессом.

И еще юридический казус вышел. Оказывается, Грэю еще тринадцати нет. Следовательно, закону неподвластен, коль скоро не удалось доказать особую преступную склонность. В итоге мы долго консультировались с адвокатами и нашли закон какой-то старый, чтобы лишить мальчишку гражданства и отправить восвояси. Все весьма торжественно получилось, сам бургомистр указ подписал. Но тут папаша его на принцип пошел. Отправил бы сыночка учиться в Англию, или, на худой конец, в Испанию. Нет, встал и сказал, со слезой в голосе, что не может выносить такого позора, как лишение гражданства и просит дозволения взять сына на поруки и отправить перевоспитываться на один из своих кораблей в качестве юнги. Бургомистр разрешил. При условии, что Грэй пять лет не появится в пределах города. Однако документ не подписал. Потом, как я слышал, Грэй себе это в пользу обернул. Но сам я этим делом не занимался.

***

"В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана. Он был судьбой, душой и разумом корабля. Его характер определял досуги и работу команды. Сама команда подбиралась им лично и во многом отвечала его наклонностям"

***

Свидетельство доктора Питера Порлока, бывшего судового врача.

Я не думаю, что мои показания могли бы существенно повлиять на понимание этой достаточно странной истории. Я слишком мало знал Грэя-младшего. Хотя со старшим, Лионелем, мы были весьма и весьма дружны. Правда, в школьные годы. Но дружба с детства обязывает, знаете ли. По крайней мере, так было в мои времена.

Ненавижу газеты и дамские сплетни. Поэтому о несчастье в семье Грэя я узнал лишь из письма Лионеля. Для меня это было совершенно неожиданно. Ведь не виделись мы лет двадцать. У меня была небольшая практика в Лондоне, но дела шли не очень хорошо. Как раз надо было внести крупную сумму за дом, нужны были деньги, а тут это письмо с весьма многообещающим предложением. К тому же - возможность помочь старому другу. Поэтому я принял решение и поехал.

Не нужно было долгих разговоров, чтобы я разобрался в сути дела. Весь город только об этом и говорил. В какие-нибудь полчаса мне стало все ясно. Я не очень-то разбираюсь в юридических тонкостях, но сразу почувствовал всю нелепость обвинений, которые были выдвинуты против Грэя-младшего. Какие-то банды, шпионаж, чуть ли не заговор. Впрочем, зная наш город, это было неудивительно. У нас из любой кражи яблок готовы сделать покушение на основы государственности.

Я оценил мужество Лионеля Грэя. Он сильно постарел, но был все так же непреклонен и последователен в своих решениях. Раз он решил отправить сына на корабль - значит, тому и быть. Я даже и не пытался переубедить его.

Просьба Грэя состояла в том, что я должен был ехать вместе с его сынком на этот самый корабль, чтобы присмотреть и, в случае чего, помочь. Разумеется, никто об этом не знал, кроме меня и Лионеля. Ну, и вознаграждение было соответствующее.

Корабль, надо сказать, был не из лучших. У него было гордое и красивое имя, что-то из средних веков, "Франциск" или "Ансельм"... Впрочем, это не важно. Главное, что название было полной противоположностью тому, что он из себя представлял в действительности. Старый, ветхий, скрипучий и отвратительно пропахший перевозимой рыбой. Ясно, что экипаж был тот еще. Не скажу, что он состоял из каторжников и висельников, это было бы слишком литературно, скорее мелкая портовая шпана, которой где бы не работать, лишь бы была возможность выпить и поиграть в карты. Я, к счастью, с такой публикой умел обращаться, работал в юности военным врачом. Пришлось вспомнить кое-что из старых приемов и знаний. А вот Грэю-младшему поначалу было плохо.

Делать он ничего не умел, да и учиться там, я вам скажу, не у кого было. Правда, освоился довольно быстро. Признаться, я в него не очень верил и даже опасался. Он был похож скорее на переодетую девчонку и сильно рисковал быстро потерять невинность, но как бы с другой стороны... Нет, ничего такого не произошло. Я осматривал мальчика раз в две недели и не находил у него никаких заболеваний или отклонений. У него были какие-то деньги, по меркам матросов приличные, и это обеспечило ему более или менее нормальное существование. По крайней мере, лазать по мачтам ему не приходилось. На первых порах он помогал повару, потом - полуграмотному штурману. И в общем, как закономерный итог, научился пить стаканами водку и играть в карты.

А что вы, собственно, хотели? Я более чем уверен, что если у него и был дурной нрав и характер, то пребывание на судне укрепило и развило его. Он, в каком-то смысле, жертва.

Ах, да... Я еще не рассказал про его отношения с капитаном. Надо сказать, что капитан вообще сильно выделялся из всей этой братии. Это был истинный фанатик своего дела, своего рода романтик. Я встречал такой тип людей, которые, существуя в ужасных условиях, ухитряются как-то сочетать их со своими идеальными представлениями об этих условиях. Удивительно, как это согласуется в их мозгах? Меня этот вопрос занимал, и я часто и помногу беседовал с капитаном. Можно даже сказать, что эти разговоры были вполне приемлемой платой за пребывание в этом малоприятном мире. Ну, разумеется, не считая материального вознаграждения.

Капитан превосходно знал современную литературу, искусство, читал новейших поэтов в подлиннике. Я, живя в Лондоне, имел гораздо более смутное представление об этих предметах. Видимо, он и сам писал стихи, но читал их мне как перевод из какого-нибудь Верлэна или Бодлера. Что же касается его восприятия реальности... Да, кто-то может сказать, он видел мир через розовые очки. Это банально, но верно. Но кто может поручиться за то, что это он в розовых очках, а не мы в серых? Это, кстати, тоже его слова.

Неудивительно, что капитан обратил внимание на Грэя. Ведь он так выделялся на фоне окружающих. Прежде всего, конечно, внешностью. Чудный белокурый отрок с синими глазами, он не мог не нравиться, тем более столь утонченному ценителю красоты, как наш капитан. К тому же, он свято верил, что лицо, внешность есть отражение души человека. Мы часто спорили на эту тему, обсуждая Ломброзо, Галля и прочих подобных им авторов, которые во мне никакого почтения не вызывали. Признаюсь, я частенько злил капитана, рассказывая ему анекотический случай с одним френологом, уверявшим, что он сможет по форме черепа распознать преступника. Этого "охотника за черепами" зарезал случайный собеседник в таверне, оказавшийся грабителем. Но капитана невозможно было переубедить.

Он действительно буквально влюбился в Грэя. Нет, вовсе не в том смысле, в каком вы, конечно же, подумали. В наше время все было по- другому. И до какой степени падения нужно было дойти, чтобы столь вольно думать и говорить о всевозможной гадости. Между прочим, когда я еще консультировал в Лондоне, у нас осудили одного известного писателя. Он два года провел в тюрьме лишь за то, что ныне считается чуть ли не признаком хорошего тона и широких взглядов. Да, в те времена любовь была еще чиста.

Капитан старался не выдавать своей привязанности к Грэю, своей очарованности им. Он пытался понемногу учить его морскому делу, навигации, праву. Со стороны я видел, что проницательный мальчишка лишь подыгрывает капитану, старательно изображает прилежного и любознательного ученика. В некотором смысле он использовал обращенную на него любовь с целью добиться определенных благ. И я вовсе не осуждаю его за это. В конце концов, таковы условия, в которые он был поставлен.

Продолжалось это учение около трех месяцев. Мы как раз были в каком-то испанском порту, когда пришла бумага от магистрата. Оказывается, Лионель Грэй умер еще около месяца тому назад. Городские власти долго и мучительно решали, кто же теперь возглавит судоходную компанию, на которой, между прочим, держался почти весь бюджет. Были там юридические тонкости и проволочки. Сыну даже не удосужились сообщить вовремя о смерти отца! И после этого вы хотите от меня какого-то сочувствия к городу и его правителям? Сначала ребенка с важным видом выгоняют, а потом - просят его вернуться. "Если вам дорога честь нашего славного города..." и тому подобное. Грэй, конечно, согласился. Мать его была не в состоянии управлять делами компании, а других детей не было.

Я вызвался сопровождать Грэя. Надо было ехать немедля, поездом. На судне по этому поводу устроили гуляние, мы втроем с капитаном, естественно,+ в его каюте. Капитан был печален. Он говорил множество слов, давал какие-то смешные напутствия. Честно говоря, мне было до слез неудобно от всей этой сентиментальности. Грэй кивал и почти уже не пытался изображать прилежного и влюбленного в море ученика, а капитан все говорил и говорил.

В конце концов, настал такой момент, когда капитан с особо торжественным видом сказал: "Я хочу подарить тебе, Грэй, нечто особенное. Я хочу подарить тебе парус". Мне показалось это странным, поскольку ранее я ничего не слышал о подобных подарках. Да и как можно подарить паруса... Сначала я решил, что это вроде какого-то обычая или обряда. Символический акт своего рода. Но из объяснений капитана я понял, что он в самом деле собирается подарить Грэю паруса. Вернее, какую-то совершенно необычную парусную ткань. Капитан ушел куда-то и через минуту вернулся, неся в руках сверток. Когда он бережно развернул его, я на мгновение был поражен. Действительно, это был кусок ткани, самый удивительный из тех, которые мне доводилось видеть. Знаете, есть такое упражнение, для релаксации. Кажется, его разработали йоги. Надо представить себе абсолютно белый цвет и удерживать это ощущение белого как можно дольше. Я пробовал, и у меня никогда не получалось более десятка секунд. Белый цвет не любит одиночест и начинает припудриваться неуловимой серой пылью. Так вот, кусок ткани был как раз абсолютно белый. И не надо было никаких усилий, чтобы ощущать его. Грэй был уже, кажется, изрядно пьян и вряд ли смог почувствовать цвет. Он потянулся к ткани, намереваясь взять ее. Я был настолько очарован белым, что грубо одернул его. Капитан усмехнулся: "Не тревожтесь, Питер, это особый китайский шелк. К нему никакая грязь не липнет. Способ приготовления этой ткани знают сейчас всего лишь два или три мастера. И хранят его. Мне почти что чудом, лет тридцать назад, посчастливилось купить, можно сказать, за бесценок, около двух тысяч метров. Я всегда хотел сделать из них паруса. Это были бы ... лучшие паруса из тех, которые когда-либо существовали". "Ну и что же, - спросил я, - отчего вы их не сделали?" "Не знаю, Питер. - сказал капитан. - Возможно, я боялся. Ведь для тех, кто плавает со мною на "Ансельме", все равно нет никакой разницы между этим и тем, что они называют парусами сейчас. А вот Грэй, я уверен, достоин именно таких парусов". Видимо, он сказал и еще что-то, я не запомнил всех подробностей. Вряд ли Грэй смог оценить подарок. Капитан распорядился отправить шелк на один из складов компании, принадлежавшей отныне его недавнему юнге. Грэй, впрочем, не остался в долгу и тут же подарил капитану "Ансельм" в полную и безраздельную собственность. Ведь ему это ровным счетом ничего не стоило.

Мы уехали рано утром. Грэй был, по своему обыкновению, задумчив и, сидя у окна, теребил подаренную ему ткань. Я старался больше на нее не смотреть. Боялся, что накануне мне лишь показалось, и в действительности это не более чем кусок высокосортного китайского шелка. Я покинул Грэя в городе, как только он вступил в права наследования. Больше не встречал ни его, ни капитана. Хотя о последнем слышал, будто бы он пропал без вести где-то в Англии. Очень жаль... Ведь он на самом деле был... Впрочем, вам это все равно не понять. Да и не нужно.

***

"Темные слухи стали ходить о нем, когда ему было уже лет двадцать пять. Говорили, что кто-то видел его в одном из грязных притонов отдаленного квартала, где у него вышла стычка с иностранными матросами, что он водится с ворами и фальшивомонетчиками и посвящен в тайны их ремесла. Об его странных отлучках знали уже многие, и когда он после них снова появлялся в обществе, мужчины шептались по углам, а проходя мимо него, презрительно усмехались или устремляли на него холодные, испытующие взгляды, словно желая узнать наконец правду о нем"

***

Свидетельство Томаса Аттертона, бывшего управляющего судоходной компанией

Не ожидайте, что я буду вам рассказывать что-то серьезное и новое кроме того, что вы и так уже знаете. Есть элементарная этика, которой я старюсь придерживаться. Может, именно поэтому я чего-то добился от этой жизни. Я начинал работать младшим помощником управляющего делами судоходной компании еще при жизни Лайонеля Грэя. Дело свое вел хорошо. Это не нескромность - просто объективная самооценка. Я не из тех, кто добивается своего, подсиживая других или стараясь выслужиться перед начальством. Когда после смерти Грэя-старшего дела принял его сын, многие хотели воспользоваться моментом и сколотить капитал. Я эти действия пытался пресекать и написал подробнейший отчет для Грэя-младшего. Все обвинения в доносах я отвергаю, поскольку руководствовался исключительно интересами фирмы и имени своего не скрывал. Между прочим, в этом был большой риск: неизвестно еще, как бы отреагировал на мою записку Грэй.

Но он отреагировал правильно. Я бы, по крайней мере, поступил на его месте так же. Он вывел почти всех старых из совета директоров и назначил нового управляющего.

Я хочу подчеркнуть, что с моей точки зрения, в делах Грэй-младший не смыслил ничего. Но было в нем положительное качество - он умел прислушиваться к дельным советам. Я порекомендовал ему избавиться от парусников как совершенно нерентабельных и лишенных коммерческого будущего судов. Он так и сделал. Оставил лишь "Секрет", свой персональный парусник, на который никто и никогда не мог даже входить без его разрешения. Я планировал развивать перевозку нефти и уверяю вас, если бы не ... известные события, то именно Грэй был бы сейчас не то что миллионером, - миллиардером. По крайней мере, мир бы вряд ли знал нахального грека с паучьей фамилией. Но все случилось, как случилось.

Не хочу обсуждать, с какого момента началось это ... я бы сказал, движение в неправильную сторону. Была какая-то неудачная амурная история. Не знаю, как Грэй попал на представление в этот захудалый театрик, но в один момент его словно подменили. Целыми вечерами он проводил там, тратя безумные суммы на цветы и подарки. И сначала это его увлечение даже как-то изменило его. Стал он более одухотворенным, что ли. Часто, много и со всеми говорил о таинственной возлюбленной, которая вскоре станет его женой. Все, кто проявил хоть малейший интерес, знали, кто она. Некая Кассандра Рейн. Конечно, сценический псевдоним. Глупый, напыщенный и совершенно безвкусный. Как, впрочем, и его обладательница.

Мы все имели случай в этом убедиться. Грэй, в конце концов, пригласил нас на спектакль. "Ромео и Джульетта". Я, конечно, не театрал, и вообще мало что понимаю в искусстве, но на мой личный взгляд даже толстый и лысый Король играл эту роль на порядок лучше. Да, девица была мила, но в ней не было ровным счетом никакого дарования. Как жаль, что именно в тот роковой вечер и Грэй убедился в этом. Он покинул театр после короткого объяснения с Кассандрой и той же ночью отбыл на "Секрете" куда-то в Гамбург. Он всегда так делал, чтобы развеяться. Дальнейшее было просто и банально, как бульварная мелодрама. Актриса отравилась свинцовыми белилами, это признали несчастным случаем. Видимо, так оно и было. Но, к сожалению, в городе многие знали подробности этой истории. Пошли, как обычно, слухи... В общем, дальнейшее слишком хорошо известно и слишком глупо, чтобы рассказывать.

Аристократы и раньше не любили Грэя, воспринимая его как вполне реальную угрозу своим праздным интересам; магистрат давно уже имел к нему свои счеты; ну, а о конкурентах я уже и не говорю... Состояние защищало Грэя юридически, но не от неприятия людей "Высшего общества". Это и породило вполне предсказуемую реакцию. Начались какие-то дикие выходки в прибрежных кабаках, оргии на "Секрете". Все это укрепляло "репутацию" Грэя и, увы, компании. Из экстравагантного щеголя Грэй постепенно превращался просто-таки в демоническую и преступную фигуру... И, к сожалению, я не мог этому помешать. Порой доходило до смешного. Скажем, ради развлечения Грэй изредка соглашался на фрахт "Секрета". Ему нравилась экзотика: китайский фарфор, шелк, пряности... Именно это и обернули в итоге против него. Кто-то пустил слух, что Грэй перевозит кокаин. Полнейшая глупость, но полиция ухватилась за это, завели дело, заморозили счета компании. К счастью, Грэй успел незадолго до этого обналичить приличную сумму. Да, этот факт совершенно достоверен, ведь я сам занимался этим.

Грэй приказал привезти деньги на "Секрет". Признаюсь, я делал это без особой охоты, поскольку что бы там не говорили, а я, как и все, несколько побаивался... Суеверия, к сожалению, действуют помимо сознания.

Он встретил меня в своей каюте, бросил рассеянный взгляд на саквояж с деньгами. "Что же, Аттертон", - сказал он..- "Вы свободны". Я начал что-то говорить о делах компании, пользуясь случаем, ведь Грэй редко посещал контору. "Вы не поняли, Аттертон, - прервал меня Грэй.

- Вы совсем свободны. Я вас увольняю." "То есть как?", - я как-то несколько опешил. "Мне стало известно из достоверных источников, что компанию передают под управление Империи", - сказал он несколько скучноватым голосом и усмехнулся: "Все повторяется, Аттертон, они опять нашли какой-то старый и всеми забытый закон." "Но послушайте, Грэй, ведь если это правда, то нужно подключать юристов, - торопливо заговорил я, нисколько не сомневаясь в его таинственных "источниках". - Я уверен, такой ход они не осмелятся сделать. Даже сам Император..." "Оставьте, - отмахнулся он. - Компания все равно разрушена. Скорее всего, будет национализация, сепаратизация... В общем, это не важно. Это, - он указал на саквояж, - почти единственное, что осталось. У меня к вам просьба. Последняя." Он подошел ближе и заговорил почти шепотом:"Дело в том, что я хочу сменить паруса на "Секрете", все, полностью, понимаете?" Меня это удивило, но я кивнул. "Прекрасно. Вы возьмете все эти деньги и наймете необходимых людей. Не здесь. Но это надо сделать быстро, очень быстро. И оставить все в тайне..." Мне оставалось только согласиться. "Можете делать это с выгодой для себя. Сумма более чем приличная. Но есть еще одно... -он чуть замешкался. - Вы с несколькими проверенными людьми сейчас же отправитесь на наш резервный склад в Гель-Гью. Там хранится некий материал. Именно его нужно использовать для изготовления парусов. Все ясно?" Честно говоря, мне было не ясно. И вообще, у меня возникли смутные сомнения... В самом деле, а если стресс, резкое нервное потрясение и все прочее? Ведь не каждый выдержит. Какой-то старый резервный склад, на котором лишь пустые бочки... "Не волнуйтесь, Аттертон, я не сошел с ума. И я не хуже вас знаю содержимое моих складов. Вот это вас успокоит",- он протянул мне листок. Это была копия описи склада, из которой следовало, что на нем действительно хранилось то, что нужно. И как я за все время не обращал внимания? "Но, послушайте, Грэй, ведь этот товар поступил к нам, - я вгляделся в дату, - около двадцати лет назад. И вы полагаете, что материя сохранилась?" "Сохранилась, - ответил Грэй. - Не в том виде как поступила, но сохранилась. Для моих парусов в самый раз. Правда, вас это несколько удивит." Он отвернулся, что означало конец встречи. Лишь когда я подошел к выходу, Грэй окликнул меня. "Спасибо, Аттертон.,- сказал он. - За все спасибо. И мой вам совет: берите деньги и больше не возвращайтесь сюда." "Почему? - спросил я. "Потому, что скорее всего именно вам придется отвечать за мои поступки. Император вас не простит." "А вы? У вас есть какой-то план?" - решился спросить я. "Да. Я решил сделать нечто, что многих удивит", - он усмехнулся, посмотрев на меня. Наверное, у меня было испуганное лицо, и он добавил: "Нет. Это не то, что вы подумали. Я не собираюсь вести сюда флот Соединенных Островов и закидать наш славный городишко бомбами. Хотя следовало бы. Я женюсь..." Это было так неожиданно, что я переспросил: "Что?" "Участь моя решена, Аттертон, я женюсь", - сказал Грэй без обычной усмешки. "На... ком?" "Какая разница, Аттертон. Вам- то какая разница. Да и мне тоже..."

Вот именно. Какая разница. У меня были деньги. Между прочим, заслуженные. Я выполнил поручения Грэя в точности и уехал. А остальное... Остальное вы и сами знаете.

***

"Я покажу вам свою душу. Вы увидите то, что, по-вашему, может видеть только господь бог"

***

Свидетельство Уолтера Летики, бывшего боцмана галиота "Секрет".

Ну, что я могу сказать вам о Грэе. Признаться, знал я его хорошо. Может, даже лучше, чем кто-либо другой. На отца его я работал почти пятнадцать лет. Плавал на "Тарантелле", потом на "Бифере", потом... ну, это вам не интересно. В общем, списали меня на берег. Я ведь в парусах толк знал, а Грэй-младший почти все парусные суда продал или уничтожил. Сначала я на него зол был очень. Потому с ним и встретился. Как-то в таверне у Меннерса сидели мы с друзьями. Ну, понятно, я подвыпил и стал про жизнь свою рассказывать. И брякнул, что, мол, попадись мне этот Грэй под руку в темном переулке, я бы из него весь дух выпустил, не задумавшись. А тут мне как раз один браток и говорит: "Так вот же он, Грэй. Смотри!" Гляжу - точно, спускается по лесенке со второго, значит, этажа, Грэй. Собственной персоной. Был он, конечно, под этим делом. Видно, опий сильно по нему ударил. Все-то знали, что у Меннерса на втором этаже специальная комната.

Тут меня дружки и стали поддергивать. Храбрился, мол, так давай. А я что... Пошел за Грэем. Благо он ничего вокруг не замечал, шел как покойник. Выбрал местечко подходящее и подступил к нему с ножичком. "Что же, - говорю, - ты... подлец такой. Кто ж тебе право дал отцово имущество разбазаривать. Да благо, что имущество. Сколько людей ты без работы оставил, сколько народу спилось из-за тебя. Ведь для них море - единственная жизнь была." Такие, вот, проникновенные речи я ему говорил. Он, понятно, мало во что врубиться мог. Только все бормотал: "Не убивал я ее, сама она отравилась". Что уж он имел в виду - не знаю. В общем, разговорчик наш с ним недолго продолжался. Свалился Грэй в обморок. Видать, крепко принял у Хина. Что делать? Взял я пролетку, отвез его до дому. А там он кое-как оклемался и спрашивает у меня: "Ты Джеймс Рэйн?" Я ему говорю, что нет, всю жизнь Уолтером зовут. Такое аристократическое у меня имя. Ладно, он мне сказал, приходи завтра к утру, дам тебе работу.

Не обманул. Я к нему пришел поутру, думаю, сейчас погонит к чертовой матери. Ан нет. Спросил: "Ты, Летика, хорошо паруса знаешь?". "Как не знать, - говорю, - пятнадцать лет боцманом..." Тут я, конечно, приврал. Выше матроса никогда не поднимался. Но ему ничего, прошло. "Пойдешь ко мне боцманом, на мой "Секрет"?" Я, ясное дело, согласился.

Так и стал я боцманом на "Секрете". Признаться, работка была непростая. Грэй хоть и называл себя капитаном, не знал ничего. Хотя, говорили, сам Гоп с "Ансельма" его учил. Но мне что-то не верилось. Благо, в море выходили мы редко. Дело обычно так было. Приходил наш Капитан, пьяный в стельку, а то и после "Хина", и орал: "Летика, отправляемся в Лиссабон с грузом корицы". И сразу уходил в свою каюту, спать. Я быстро смекнул, что в таком состоянии ничегошеньки Грэй не соображает, а потому приказ его и не думал выполнять. И точно. Всегда наутро он просыпался и не помнил, что он приказал и куда...

Но как-то постепенно сложились у нас с капитаном доверительные отношения. Частенько он брал меня с собой, когда пускался во все тяжкие... Видно, в качестве охраны. Все время он словно боялся чего-то. Заводил разговоры всякие. Как-то раз спросил: "Как думаешь, Летика, душа твоя какого цвета?" Я подумал, и отвечаю: "Как же, господин капитан, разве можно у души цвет увидеть. Она ведь неосязаема и бестелесна." Он усмехнулся и говорит: "А вот я цвет своей души все время вижу". Я ему возьми и брякни: "Ну и что. Вот у нас один матрос гашиша обкурился, так с самим Спасителем разговаривал..." Он разъярился и стал кричать, что серьезно спрашивает и все такое прочее... Ну, потом успокоился. Пошли мы с ним в таверну, выпили изрядно, возвратились на "Секрет". Он и говорит: "А у меня в каюте, в сундучке, живая душа хранится. А ты, говоришь, гашиш..." И пошел спать. А меня эти слова его за ум взяли. И в самом деле, частенько я видел, как капитан наш тайком, воровато оглядываясь, в свой окованный сундучок заглядывал. Задело меня это. Думаю, а что, если вправду? Может он там труп какой сохраняет, или еще что. Слыхал я про такие вещи.

Только капитан уснул, меня словно бес попутал. Снял я с него ключики, да и открыл сундучок заветный. Сначала даже отшатнулся от неожиданности. Лежал там кусок материи, блестел так, будто кровью пропитанный. Как если только что им кровавый кусок мяса оборачивали. Потом присмотрелся. Нет, кусок ткани, вполне обычный. Только хитро покрашен так, что кажется как тряпка с бойни. Я даже успокоился как-то. Мало ли причуд у людей.

Потом у Грэя неприятности с полицией начались. Что-то они против него злоумышлять стали. Вокруг "Секрета" шпик крутился, под морячка переодетый. Как будто я полицейского от моряка не отличу. Все спрашивал, не возим ли мы на корабле контрабанду. Кокаин, значит. Нет, не возили мы никакого кокаина. Да и вообще, "Секрет" в море-то не выходил. Кроме последнего раза...

Сидели мы как-то с Грэем в кабаке у Меннерса. Выпили хорошо. Зашел разговор о женщинах. Кто кого, когда и сколько. Ну, уж капитану нашему в этом деле не было равных. Как начнет рассказывать, так на два часа, а то и больше. Но тут Хин Меннерс в разговор вмешался, песья его душа. "Есть одна девушка, с которой никто из вас не смог бы совладать. Сколько народу к ней подкатывало, а все без толку". Грэй, понятно, заинтересовался: кто такая, где живет? И Хин рассказал про какую-то девчонку, что живет в Каперне и слывет ненормальной, хотя очень хороша. Будто, в детстве ей предсказали, что выйдет замуж она лишь за прекрасного принца, который приплывет к ней на корабле с алыми парусами. "Вы подумайте, - смеялся Меннерс, - с алыми парусами! Ну не дура ли?" Мне, признаться, разговор этот не понравился. Хина я давно не любил, да и тело как-то затекло. Наладился я было дать ему в морду, только капитан вдруг вскочил и говорит: "Что же, Меннерс. Спорим, что эта твоя сумасшедшая пойдет со мной по первому зову." Я сразу опешил. Уж какая бы она не была, а у Грэя вся личность на роже написана. Но капитан давай тянуть свое: "Поспорим, Хин. Я ставлю миллион монет, а ты свой мерзкий кабак." В общем, поспорили. Я, как говорится, стал свидетелем. Думаю, если что, так от своих слов откажусь.

Наутро Грэй даже не напомнил мне про спор. Уехал куда-то. А на другой день, ближе к вечеру прибыла сразу куча народу. С ними Аттертон, управляющий: "Будем ставить на "Секрете" новые паруса. Таково распоряжение господина Грэя". Закипела работка. Чуть ли не за день все обновили. Как я глянул... Боже мой, совсем, наверное, свихнулся капитан. Паруса сверкали пунцово-красным огнем. Даже на воду отблески падали. Потом прибыла и новая команда. Оказывается, капитан распорядился. Я взъярился: "А мне-то что делать? Где мое жалованье, выходное пособие?" Аттертон сказал: "Господин Грэй распорядился, чтобы вы оставались на судне до его прибытия". И уехал. Тут привезли груз: бочки с вином, еда какая-то. "Неужели, - думаю, - капитан фрахт взял?"

Тут как раз Грэй появился. Весь из себя важный, одет по последней моде, трезвый как стеклышко. Сразу ко мне: "Ближе к полуночи выходим на Каперну, чтобы быть там к утру". Что? Зачем? Ничего не сказал.

Но команда, видно, подобралась хорошая. Поработали слаженно. За ночь добрались до Каперны. Грэй вышел на палубу. "Смотри, Летика. Теперь начнется самое интересное". И скомандовал: "Спускайте шлюпку". Разместились мы в шлюпке, плывем к берегу. А там уже народ собирается, все руками машут в нашу сторону. Словно вражеский линкор увидели.

Вдруг от толпы отделился кто-то. Девчонка, лет наверно, двадцати, не больше. Влетела в воду и побежала, размахивая руками и крича: "Я здесь, я здесь! Это я!" Наконец наша шлюпка поравнялась с ней. Она стояла почти по пояс в воде и смотрела. Хорошая девчушка. Не то, чтобы очень красивая, а что-то было в ней такое... притягательное. Наш капитан нагнулся, подхватил ее за пояс и осторожно внес в шлюпку. Девчонка даже зажмурилась. Грэй оглядел всех странным, затуманенным взором, а потом говорит с этакой издевкой в голосе: "Ну, вот я и пришел, дитя мое. Узнала ли ты меня?" Я уж не знал, что и думать. Была у меня шальная мысль: может, дочь какая внебрачная? А девчонка открыла глаза, посмотрела на Грэя и отвечает: "Совершенно такой". Потом охватила его за шею и поцеловала. Только тут я смекнул, что это та самая полоумная, про которую говорил Меннерс. Да неужели она не видит, кто перед ней! Я уже был готов вмешаться, но тут Грэй, повернувшись ко мне, сказал вполголоса: "Ступай, Летика, на берег. Для тебя же лучше." И таким тоном он это сказал, что я не раздумывая прыгнул в воду и побрел к берегу.

Что дальше было, не знаю. "Секрет" тут же отбыл в неизвестном направлении. Первое время не по себе мне было. Боялся я за девчонку. Привезет ее Грэй на "Секрет", попользуется, а потом - всей команде, по очереди... Была у него такая забава раньше. А может, и обойдется.

Только через месяц пришли за мной двое в штатском. И такие были у них лица, что я сразу же с ними пошел. Приехали мы к Хину Меннерсу в таверну. Там уже и хозяин сидит, весь бледный. Один из штатских спросил: "Был ли у господина Грэя некий договор с Меннерсом относительно его заведения?" Ну, я, конечно, подтвердил, подписал что надо. Вскоре после этого Меннерс исчез, а таверну его снесли. Ну и правильно. Дрянное было заведение.

А моряки иногда до сей поры рассказывают, будто встречали в море странный корабль с алыми как кровь парусами. И корабль тот якобы приносит беду.

Но я этим россказням не очень-то верю. Кто знает, как оно там у них по правде было.

***

"Впрочем, разве он не может исправиться? Разве позорное будущее так уж неизбежно? Быть может, в жизнь его войдет большая любовь и очистит его, убережет от новых грехов, рождающихся в душе и теле, - тех неведомых, еще никем не описанных грехов, которым самая таинственность их придает коварное очарование."

Назад к содержанию

Евгений Савин

ДОМ НА ХОЛМЕ

О нависшей надо мной опасности я узнал слишком поздно для того, чтобы основательно подготовиться к бегству. На раздумья не оставалось времени. Взяв с собой лишь самое необходимое и воспользовавшись заранее заготовленным фальшивым паспортом, я пересек границу и направился в мелкий приморский городишко. Там жил мой старый случайный знакомый, ныне работавший то ли врачом, то ли священником в одном пансионе. Не говоря ни слова, он пристроил меня в этот пансион в качестве постояльца. Здесь я и томился в полной неизвестности, ожидая, чем же закончится моя история.

Обитателей в пансионе было немного. Не считая моего приятеля и обслуги, здесь доживали свои дни старый королевский полицейский коронер, да две старухи, в лице которых было что-то такое, что не оставляло сомнений в роде их прошлых занятий. Этих двух старых кокеток звали Мадлен и Сьюзи.

Время, не заполненное никакими занятиями, текло невыносимо медленно. Днем я бесцельно шатался по берегу, вечером - играл в карты со старухами. Моему приятель не составило труда придумать мне правдоподобную легенду и представить меня как карбонария и литератора левых взглядов, скрывающегося от преследования властей. Поэтому все обитатели пансиона относились ко мне с опасливым уважением и не досаждали разговорами.

Во время игры мы обычно молчали или перебрасывались незначительными фразами. При этом я ощущал некоторую неловкость за то, что вторгся в их мир, в котором, наверное, были свои установления и правила. Это было понятно по тому, как они переглядывались между собой и, словно ожидая чего-то, иногда бросали на меня короткие взгляды. Старый коронер первым решился разрушить эти странные и непонятные мне отношения.

- Видите ли, - сказал он. - У нас здесь есть одна привычка, которой мы следуем уже много лет. Это своего рода игра, в которую мы обычно играем вечером...

После этих слов у меня промелькнула дурацкая мысль, не собираются ли они сыграть со мной в карты на раздевание.

- Мы рассказываем друг другу истории, - продолжал коронер. - Из своей жизни, из жизни знакомых нам людей. Своего рода тренировка памяти и воображения.

- Присоединяйтесь к нам, - прервала его Сьюзен. - Расскажите что-нибудь из жизни карбонариев.

Эта просьба поставила меня в тупик. Чтобы не расстраивать их я рассказал им старую байку про то, как к психиатру привели ювелира, выдав психиатра за покупателя бриллиантов, а ювелира - за больного, помешанного на драгоценных камнях. Истории этой хватило минут на пятнадцать. Мои собеседники вежливо посмеялись, хотя, по-видимому, моя история им не очень понравилась. Разговор повис и воцарилось неловкое молчание.

- Ну, что же, - проговорил наконец коронер, взглянув на часы. - Нам, похоже, пора расходиться.

- Еще рано, - категорично произнесла Мадлен. - Я предлагаю рассказать гостю нашу историю про Прекрасного Принца.

При последних словах Сьюзен вздрогнула, а коронер с досадой в голосе сказал:

- Я полагаю, сейчас не время и не место.

- А что за история? - поинтересовался я.

- Так, одна грустная история, связанная с этим местом. Не имеет значения.

- Имеет, - настойчиво сказала Мадлен. - И, кроме того, может быть, он подскажет что-то... Это в ваших же интересах, Генри.

- Хорошо, - сказал коронер. - Подождите минуту.

Он поднялся из-за стола и через полминуты пришел, держа в руках толстую тетрадь в кожаном переплете.

- Если не возражаете, то я буду читать.

Раскрыв тетрадку, он надел очки и принялся читать ровным, спокойным голосом:

"Я убедился, что какие-то полузабытые воспоминания об этом человеке все еще живы в памяти городских старожилов. Тех, кто живет где-то в районе старого порта, в трущобах, куда далеко не каждый отважится зайти даже ясным днем. Впрочем, никому и нет особой нужды заходить туда.

Кое-кто из обитателей трущоб помнил еще внешность этого человека. Обычно он носил широкополую шляпу, длинный плащ грязновато-зеленого цвета. Он всегда ходил один. Только тень следовала за ним и знала тайные маршруты, по которым он следовал, ведомый лишь одному ему известными планами. Странно, что никто не помнит его лица и даже самый искушенный полицейский художник не смог бы нарисовать его портрет. Назову его для краткости Блэк..."

- Почему Блэк? - перебила его Мадлен.

- Я же сказал, для краткости.

Он закрыл тетрадь и взглянул на меня.

- Что же вы остановились, - сказал я. – Продолжайте, пожалуйста.

- Дело в том, - ехидно проговорила Сьюзен, - что это единственное, что он написал.

- Я в некотором затруднении, - сказал коронер. - Я поставил цель написать историю жизни этого человека и вдруг понял, что располагаю лишь отдельными событиями, фактами, которые не могу связать в целое. Короче, возникла проблема организации связного повествования. Быть может, вы могли бы что-то посоветовать?

- Не знаю, не знаю, - произнес я, придав лицу глубокомысленное выражение. - Если вы хотите рассказать историю жизни этого человека, то можно, наверное, начать с детства, юности и так далее.

Он покачал головой:

- Почти ничего не известно о его детстве.

- Он никогда не рассказывал об этом, - подтвердила Сьюзен. - Разве что говорил, как однажды обварил себя кипятком, чтобы испытать боль.

- Но ты забыла, что Блэк рассказывал о капитане и о его подарке,– возразила Мадлен и обратилась ко мне: - Я была близка с Блэком довольно долгое время, по его меркам, конечно. Как-то в порыве откровенности он поведал мне трогательную историю о том, как его отец, очевидно в воспитательных целях, отправил его служить юнгой на парусный корабль.

Блэк с отвращением говорил о сборище самых отвратительных и грязных людей, которых когда-либо видел в своей жизни. О грязных, засаленных канатах, скользкой палубе и загаженных каютах. О запахе протухшей рыбы, перегара и табака, что долго преследовал его в дальнейшем.

Впрочем, это лишь реконструкция, ибо рассказ старухи касался, в основном, странной дружбы Блэка с капитаном.

- Если бы не капитан, - усмехаясь, рассказывала она, - то Блэк, несомненно, лишился бы невинности гораздо раньше. Только с другой стороны.

Очевидно, эта шутка казалась ей весьма остроумной, поскольку в ходе рассказа она упомянула ее несколько раз к удовольствию всех присутствующих.

- Видно, - говорила она, - тот капитан и сам был бы не прочь приголубить симпатичного мальчика. Во всяком случае, по его же словам, он просто-таки был влюблен в него. Хотя… - продолжила она после паузы. - Не влюбиться в Блэка было сложно. От него как будто что-то исходило. Его лицо... Оно было... В нем было что-то странное, притягивающее и вместе с тем отталкивающее.

– А еще Блэк говорил о каком-то подарке, который он получил от капитана. Он сказал, что это были паруса, - отрывисто произнесла старуха.

- Ты что-то путаешь, моя милая, - сказала Сьюзен. - Как можно дарить паруса. Это тебе не кусок ткани на платье.

- Откуда я знаю, - раздраженно произнесла Мадлен. - В конце концов я не расспрашивала его, а только слушала. Может, это такой морской обычай.

- Паруса, - важно сказала Сьюзен, - это почти две тысячи метров материи. Что, он их в карман себе засунул?

- Ну и что? Люди дарят друг другу дома, земельные участки. Даже Эйфелеву башню кому-то подарили...

- Ты путаешь, это статую Свободы подарили американцам...

- Ничего я не путаю!

- Ну-ну-ну, - сказал коронер. - Началось. Теперь, похоже, и впрямь пора отправляться на покой...

Разошлись мы за полночь, а потому я долго не мог заснуть. То ли от странной беседы, то ли от того, что съел за ужином порядочный кусок мяса... У меня началась изжога, и я решил спуститься в гостиную, чтобы выпить воды. Как ни странно, старики не спали. Они были в комнате, называемой "кабинетом", и о чем-то спорили. Обрывки разговора разносились по коридору.

- Повторяю тебе, - говорила Мадлен. - Это он. Это точно он.

Съюзен в ответ бормотала что-то неразборчивое.

- Мы должны рассказать ему про дом на холме.

- Это ничего не решит, - доказывающим тоном говорил коронер. - Время ушло. Я повторяю вам еще раз, время ушло.

- Но мы единственные, кто знает, - говорила Мадлен. - Мы просто обязаны.

- Хорошо, может быть, тогда ты покажем ему это. - Послышались шаги и стук открываемого шкафа. - Вот, вот это. "Двадцать пятого января, деясть часов двадцать минут. Съюзен, в положении лежа на животе, было нанесено двадцать пять ударов средней силы, конской плетью с расщепленным...

- Прекратите эту гадость, - взвизгнула Съюзен.

Потом послышались звуки, напоминающие какую-то возню, об стену ударилось что-то тяжелое. Дверь отворилась, и вылетел коронер. Он не заметил меня и устремился вниз по лестнице, пробормотав: "Сумашедший дом. Пансион без древних языков..."

Наутро, однако, никто и виду не подал по поводу вчерашней потасовки. Впрочем, вечером коронер не присоединился к игре, сославшись на головную боль. Мы играли втроем, и я, между прочим, поинтересовался продолжением вчерашней истории про Блэка.

- Это все Генри, - со вздохом сказала Мадлен. - Когда-то давно он опубликовал рассказ в местной газете и с тех пор считает, что в нем погиб писатель.

- У него совсем нет воображения, - поддержала ее Сьюзен. - Он заставляет нас рассказывать истории из своей жизни, думая, что запишет их и получит готовый рассказ. История про Блэка очень хороша для этого, только он не может сделать с ней ничего путного.

- На самом деле, - заметила Мадлен, - никто из нас не может сделать с этой историей ничего путного. Это как мозаика, в которой отсутствуют несколько частей.

- Для образа важна деталь, - наставительно сказал я, вспомнив прочитанную недавно популярную брошюрку по психологии литературного творчества.

- Деталь? - Мадлен вопросительно подняла бровь.

- Ну да. Некая особенность, которая раскрывала бы внутреннюю суть персонажа. Косвенно, конечно. Например, какое-то выразительное движение, характерный жест, любимый предмет. Скажем, уши Каренина, табакерка Чичикова...

- У Блэка был платок, - медленно проговорила Сьюзен. - Он с ним никогда не расставался. Носил в особом таком кисете. Иногда доставал и пристально его изучал. Мне всегда это казалось отвратительным. По виду он никогда его не стирал.

- Никакой это был не платок. Просто кусок ткани, - сказала Мадлен. - А еще вернее, какая-то грязная тряпка. Один раз, когда он спал, я залезла в его кисет, думала, что там табак или наркотики. Но там была только эта тряпка. Только я ее вытащила, как он проснулся и тут же набросился на меня... Он так озверел, что готов был убить. А в самой этой тряпке было что-то омерзительное. Она была похожа на… в общем, то, чем пользуются женщины... время от времени. Меня это не удивило. Может, он и собирал такие вещи. На него это похоже.

- Это магия, - перебирая карты, сказала Сьюзен. - Точно магия. Там используют такие штучки.

- Я всегда думала, что он несколько не в себе. Даже наверняка. Видно, что-то все же было у них с этим капитаном. - Мадлен ухмыльнулась. - По крайней мере, со мной он только разговаривал. Однажды пришел весь какой-то.- Она покрутила пальцем у виска. - И говорит: "Ты знаешь, я сегодня узнал, что, оказывается, растление малолетних как грех намного меньше, чем, скажем, избиение". И это с таким видом, словно он только что Америку открыл или сосчитал сколько звезд на небе. Ну разве не странно?

- Колдовство, в чистом виде колдовство, - сказала Сьюзен.

Когда я вошел в комнату, коронер что-то писал в толстой тетради. При моем появлении он поспешно ее закрыл.

- Записываете истории? - поинтересовался я.

Он пожал плечами.

- Как ваша головная боль?

- Нормально, - ответил он. - Признаться, мне просто иногда надоедает общество и я хочу отдохнуть от него.

- Вы собрали неплохую библиотеку, - проговорил я, осматривая полки с книгами.

- Да, у меня есть редкие экземпляры. Особенно я ценю книги с опечатками или с ошибками. Иногда это весьма забавно. Вот взгляните.

Он снял с полки томик и подал его мне.

- Не вижу ничего особенного, - сказал я, разглядывая книгу. Это были "Отцы и дети" в школьном издании.

- Как сказать. Обратите внимание, вот здесь перепутаны страницы. Ошибка переплетчика.

- Да, действительно.

- Но самое любопытное не это. Дело в том, что это страницы другой книги. Видимо, переплетчика ввели в заблуждение одинаковые фамилии: здесь Кирсанов и тут Кирсанов. Вот, посмотрите...

- И из какой же книги эти страницы?

- К сожалению, не знаю. И видимо, никогда не узнаю. В этом есть что-то таинственное. Не правда ли?

Откровенно говоря, мне было совершенно наплевать на перепутанные страницы, но я из вежливости я покивал.

- Послушайте, - сказал я. - А вы знали про платок Блэка? По моему, это весьма выразительная деталь для вашего повествования. Этакий утонченный маньяк, эстет, нюхающий платок с... Брр, меня аж передергивает.

- Представляю, что вам наговорили наши старухи, - улыбнулся коронер. - По правде сказать, это был самый обычный кусок ткани. Я его видел и даже держал в руках.

- !?

- Под каким-то благовидным предлогом он пришел ко мне. Якобы ему предложили партию ткани и он хотел, чтобы я как эксперт оценил ее качество и прочее... И принес мне этот кусок. На вид это была обыкновенная ткань. Качество хорошее, такую сложно купить. По всей видимости, шелк азиатского происхождения. Возможно, китайский. Вот все, что я ему сказал. Но его, по всей видимости, интересовало другое - каким способом окрашена ткань. Вот этот вопрос поставил меня в тупик. Понимаешь, такое впечатление, что она вообще не была окрашена. Во всяком случае, даже при самом сильном увеличении мне не удалось рассмотреть зерна краски. Словно волокно с самого начала было такого цвета. Я был заинтригован и ждал от... Блэка каких-то объяснений. Но он, казалось, был вполне удовлетворен моим ответом. Спросил лишь, с помощью какого прибора можно определить интенсивность окраски и где его приобрести.

- А какого же цвета была ткань? - спросил я.

- Я бы сказал, светло-красного. Или белая с красноватым оттенком.

- И он действительно никогда не расставался с этим куском?

- Не думаю. Ведь он отдал его мне для анализа.

- Значит, вы были хорошо знакомы с Блэком, - осторожно поинтересовался я.

- Нет, только самое общее знакомство. Впрочем, его многие знали в нашем городе. В светском обществе, в салонах о нем часто говорили. Иногда такие вещи рассказывали, что они с трудом укладывались в голове. Будто он связан с фальшивомонетчиками, с контрабандистами. Под видом пряностей перевозит на своем корабле наркотики. Не говоря уже о диких выходках, подчас совершенно необъяснимых. На "Секрете" постоянно происходили какие-то, с позволения сказать, вечеринки.

- "Секрет" - это корабль? - уточнил я.

- Да, парусник. Кажется, он достался ему в наследство.

- Что же, - заметил я. - Это весьма благодатный материал для ваших записок.

- Да, - коронер задумался на минуту. - Пожалуй, я покажу вам кое-что еще. Идемте в кабинет.

В "кабинете", маленькой комнатке с массивным письменным столом и книжными шкафами, коронер открыл один из них и достал конторскую книгу в толстом коричневом переплете.

- Дело в том, - сказал он, - что Блэк вел странный дневник, куда записывал все, что происходило с ним. Все свои поступки. Начиная от невинных шалостей, вроде отнятия денег у нищих и кончая гораздо более серьезными вещами. Это меня потрясает. Вот, взгляните, здесь, в правой стороне листа указано то, что он совершил. Дата, время, место. А слева - цифры, цифры. А в конце тетрадки какие-то малопонятные выкладки, графики, формулы. Вот что меня тревожит. Я могу допустить, что некоторые, не совсем нормальные люди, могут вести своего рода "летопись" своих поступков. Я читал про такое. Но что значат эти цифры и формулы? Не знаю...

Рассказ коронера так заинтриговал меня, что я даже не спросил, откуда у него дневник Блэка. Впрочем, интуиция подсказывала, что в данном случае это не имеет определяющего значения. А что имеет? Почему, собственно, они рассказали мне эту историю? Что-то там говорилось про недостающие части. Они надеются, что я могу помочь им восстановить пропущенную часть, недостающий кусочек мозаики. Однако, я не видел здесь недостающей части... Даже мое скудное воображение рисовало мне очень достоверный образ испорченного жизнью, не лишенного денег и некоторого обаяния, человека, который предается разным забавам и утехам и записывает все это в дневник. Ровным счетом ничего необычного. Ну да... Был еще платок. И дурацкая история с парусами... Что-то в этом всем было.

Стоп, вот оно... Ускользающее и одновременно ясное ощущение. Похоже, я начинал понимать. Платок, который менял цвет. Изменение окраски. Он меняет цвет и становится все более и более красным... Вот оно! Но это только одна из частей истории. А где же другая? Вот, что они хотели у меня узнать, другую часть истории. Дом на холме, они говорили про дом на холме...

- Послушайте, Селдон, - обратился я к одному из слуг. - Вам известно, кто живет в доме на холме?

- В доме на холме? - удивился он.

- Да, в доме, что стоит на холме, - повторил я.

- Там живет еще один наш... постоялец.

- Это женщина, не так ли?

- Да, совершенно верно. Доктор сказал, что она несколько того, а поэтому живет отдельно. Мы приносим ей еду и оставляем у лестницы.

- Вы когда-нибудь ее видели?

- Нет, никогда.

"Хорошо, - подумал я. - Пока все сходится".

Для полной ясности мне оставалось нанести только один визит.

- У меня такое чувство, что вы хотите что-то спросить у меня, - сказал я за ужином. Сказал между делом, осторожно, но тем не менее мои невольные соседи сразу же насторожились.

- Почему вы так решили? - спросил коронер после паузы.

- Во-первых, потому что вы кое-что утаили от меня, - сказал я.

- Что вы имеете в виду?

- Я имею в виду вашу трогательную историю, которая связана с домом на холме...

Надо было видеть их реакцию... Испуг, изумление, страх - вот, что можно было прочитать на их лицах. Тем не менее коронер продолжал ломать комедию:

- Я не понимаю, что вы имеете в виду.

- Отлично понимаете.

...Она была всего лишь простой деревенской девчонкой, дочерью бывшего матроса, списанного на берег за какую-то провинность. Он услышал о ней случайно, в каком-то кабаке. Хозяин, с ухмылкой на толстой роже, рассказал, что рядом с поселком, в доме на отшибе живет какая-то полоумная. Будто, когда ей было лет этак пять, какой-то старик, такой же полоумный, поведал ей, что как только ей исполнится шестнадцать, явится за ней персонально Прекрасный Принц на корабле с алыми парусами и возьмет ее замуж. Упоминание об алых парусах и прекрасном принце неприятно взволновало его. "И сколько же ей сейчас?" "Шестнадцать, - сказал хозяин кабака и ухмыльнувшись развел руками: - Так что, ждем". Что же было после? Почему он решил прекратить эксперимент? Достойное завершение? А может быть, цвет ткани стал таков, что даже чувствительный фотометр перестал замечать разницу в окраске? Или же, напившись до бесчувствия, он приказал ставить новые паруса, и ехать за невестой? Да нет... Бред. Скорее всего, был какой-то план.

- Но откуда..., - коронер замолчал на полуслове.

- Я с самого начала говорила, что это он, - заметила Сьюзен. - Надо было с самого начала рассказать ему правду.

- Да, пожалуй, - коронер опустил голову. - Раз вы обо всем догадались, то не лучше ли вам уехать отсюда? Поймите, произошла чудовищная ошибка, недоразумение, безумное совпадение имен. Все случилось так стремительно. Полиция, как всегда, опоздала. Он уже забрал ее и направился в неизвестном направлении. Мы, конечно, выслали катер... Но было поздно. Потом был ураган, по-видимому, в мачту ударила молния... Ее удалось спасти, а его - увы... Он обгорел и...

- ...Только по кольцам на руках вы узнали, кто это, - закончил я.

- Да, это был Блэк, точнее...

- Все это не важно, - перебил я его. - Меня интересует, куда вы дели паруса.

- Я же сказал, они сгорели. Остались лишь куски.

- Куски обычного цвета? - уточнил я.

- Да, это меня и удивляет.

"А ведь они так ничего и не поняли, - устало подумал я. - Имея на руках все документы, все факты и свидетельства – ничегошеньки не поняли..."

...Боже, все было просто. Просто как ясный день. Платок, паруса, капитан, фотометры, журналы, формулы... Все началось с капитана. Он подарил свой отвратительный подарок. Великолепный китайский шелк, две тысячи метров. "Когда ты станешь капитаном, мой мальчик, когда у тебя будет свой корабль"… Может быть, что-то еще? Тогда он не придал этому значения. Зря. Когда же впервые он заметил это? Странную, почти мистическую связь между его поступками и тканью? Впрочем, какая разница. Важно, что с ним творилось тогда. Зримо видеть то, что по определению может видеть лишь Господь Бог. Возможно, он что-то пытался исправить, но - бесполезно. Что же. В конечном счете, он принял мужественное решение. Может быть, единственное правильное. В конце концов, раз Господь Бог или дьявол решили сыграть с ним такую шутку, то единственным ответом может быть лишь обращение ее против них. Никакой мистики, никакого слюнтяйства. Только строгое и объективное измерение. Поступок - интенсивность окраски, поступок - изменение интенсивности. А дальше - графики, формулы, корреляции. Экспериментальная этика. Силу наказания привести в соответствие с силой проступка на основе научно установленных данных. Долой законы, долой священные книги... Кант бы, наверное, продал свою душу за подобную возможность. А ему она досталась просто так...

- Что вы собираетесь делать, Грей?- спросил коронер.

- Странный вопрос, - ответил я. - Вы, все эти годы считавший себя хранителем легенды, историком, не догадываетесь об этом? Как это там, сказано, "делать чудеса собственными руками".

- Но, поймите, время ушло. Она сейчас такая же, как и они, - указал он на старух.

- А ведь вы так ничего и не поняли. Вспомните, как она бежала к кораблю, на котором ее ждал Прекрасный Принц. Ее принц из легенды. И как он подплыл на лодке, с морщинистым, увядшим, отталкивающим лицом. Помните?

- Да, - пробормотал коронер.

- А ведь она узнала и признала его. Так почему же вы отказываете мне в праве совершить это маленькое чудо?

"Если бы хоть один из вас догадался сходить к ней, - подумал я. –Тогда, возможно, вы поняли бы все гораздо раньше"

-Вы сумасшедший, Грэй. Вы просто сумасшедший, - бормотал коронер.

- Кстати, - сказал я. - Мне хотелось бы получить его дневники. Ведь они не принадлежат вам.

- Но и вам они не принадлежат.

- Зато они принадлежат ей, а она, как вы, наверное, догадываетесь, в скором времени станет моей женой и я намерен продолжить исследования.

- Но ведь у вас нет парусов, мой мальчик, - с ехидством в голосе пробормотал коронер. - Нет, и не будет. История кончена.

Возможно, они считали меня сумасшедшим. Пусть. Мне было чуть-чуть жаль, что я не оставил им никакой надежды на понимание. А с другой стороны, чем хуже та версия, что я оставил им? Трогательная история о молодом человеке, пришедшем с опозданием на несколько десятилетий. Любовь, преображающая действительность. Истинно романтический сюжет. Ведь в каком-то смысле так все и было, только они этого не увидели...

Да, они действительно не знали той, может быть, самой главной части истории. Хотя, наверно, старый книжный червь и догадывался о чем-то. У меня не было парусов, это верно. Главное, что портрет был у нее. Портрет старой, измученной долгим ожиданием женщины. Когда-то давно его нарисовал один сумасшедший влюбленный художник.

Назад к содержанию

Кира Коврова

ДАР СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ

Год назад ее бросил муж, которого она допекла, и ее так припекло, что ее чуть не упекли в дом скорби. Ладно, оставим эти игры – моя Учительница слишком любила играть словами – будем смотреть, потому что вся надежда на меня.

Пустое белое лицо. Штора, закрывающая не очень чистое окно. Отходит в сторону, как всегда, легко. Минутно мелькают высветленные и уложенные на манер венецианских шлюх волос ы – мадам, оказывается, попытается после визита ко мне наслаждаться последней свободой и даже заведет себе друга сердца – а дальше начинается обычная мерзость. Настолько обычная, что теперь мне даже удается почти все забывать.

Нет, конечно, я помню первую, которую УВИДЕЛ. И вторую. И полоумную из «дома на высотах», потому что там вообще была странная история: предсказание, сгоревший корабль, с большим и ловким обманом исчезнувшая и много лет спустя вернувшаяся мать, ее фантастическое наследство. Я уж не говорю о том, что вглядываясь в полоумную, я впервые увидел смерть, но не тлен. Она не разваливалась на глазах, как все предыдущие (у этой брошенной жены разрушение, кстати, начнется именно с того, что она делает с волосами – кудри не переживут второй процедуры, свинцовое отравление «лучшей краской» выстрелит буквально через месяц после их гибели). Полоумная просто была мертвой. Лежала под портретом действительно мерзкой высохшей старухи и смотрелась довольно прилично.

Теперь я знаю: такое бывает. Если внезапно, да. Если не отказывают исходящие бессильной злобой и завистью почки, не разваливается истерзанная скупостью или потаканием своим прихотям печень, не съедает сам себя пустыми страхами желудок, не останавливается гордое сердце, не сгнивает женское подлое, ненасытное нутро.

Внезапность же, как правило, сопряженная с невиноватостью ИМЕННО ЭТОЙ и чужим насилием, некоторое время позволяет мне видеть женщину почти не страшной. И тогда я торопливо обрываю сеанс, не заглядывая дальше.

Все и так довольны. Предсказатель, чьи предсказания всегда верны! Тайновидец! Денег достаточно и более того. Дом с садом и прудом, где я зимой катаюсь на коньках.

– Говорят, некий польский князь засыпал в июле дорогу в своем поместье солью, вздумав покататься на санях. Интересно, нельзя ли и мне сделать что-то подобное, чтобы не лишаться на целых восемь месяцев любимой забавы? –

А что касается слухов, что я не «интересуюсь» дамами, с присовокуплением объяснений, почему-де не интересуюсь…

Так. Надо остановиться. Руку – на глаза, другую – на сердце. Восстанавливаю в памяти лицо, умней и прелестней которого не может быть, лицо, неизменно совершенное в каждой черточке, непобедимо красивое, бессмертно величавое, не искаженное никакой из мелких страстишек, свойственных женщинам… Лицо, за которое нет мучительного страха. Страха, что с НЕЙ что-то случится…ведь с этого страха, в сущности, все и началось… И помог только райский холод ее поцелуев. В нем понимал кое-что и другой ее ученик, разделенный со мной почти столетием…

Сегодня осталась еще одна. Ну конечно. Так называемая безумная любовь. Сожжет легкие. Вижу неровные пятна на щеках, спаленные губы…сейчас посмотрим, быстро ли это будет или нет… склоняюсь к ней ближе…но что это…зачем меня сжимают эти уже слишком горячие руки? Почему я вижу что-то совсем новое, что-то за тленом, за окончательным умиранием? Что это? Как она сделала так, что я тону в ее глазах, вокруг которых отчего-то разглаживаются мелкие морщинки? А вдруг это снова Она, пусть немного другая, чтобы не бояться зацеловать меня до смерти, как она всегда боялась?..

Однако тревога не отпускает меня окончательно. Все то время, когда ее тело так смешно, неловко пытается – как это называется у людей? – «отдать мне себя», что ли? – я решаю задачу, которая не решается: что же будет теперь с моим чудесным умением, даром моей Госпожи, моей Королевы?

Назад к содержанию

КНИГА ИЗ ЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ

От редактора. Когда мы слышим – «личная библиотека» – нам представляются ряды книжных полок, уставленных старинного и необычного вида книгами. Но и десять книг – тоже личная библиотека. Тем более, что они могут собираться всю жизнь, быть тем единственным, что осталось на память о родственнике или друге. Личная библиотека – личная история, своего рода дневник жизни души, опыт путешествия в «иные миры» (говорим же мы, например, о мире Достоевского») и саморазвития – ведь после некоторых книг мы становимся чуть-чуть другими, чем раньше.

Думаю, основной смысл данной рубрики – в формировании более вдумчивого отношения к личным библиотекам. Это может проявиться и в понимании того, какие раритеты, не подлежащие легкомысленному разбазариванию, были собраны предыдущими поколениями, и в более серьезном подходе к комплектованию своей библиотеки здесь и сейчас, и в осознании факта, что практически каждая книга кому-то очень нужна, и если она не нужна вам, стоит приложить некоторое усилие, чтобы найти ей подходящего хозяина.

* * * ** *

В публичной библиотеке можно найти все, что душе захочется. Так считается. Но есть книги, которые отыскиваются только в ЛИЧНЫХ библиотеках. Это редкости, жемчужины, любование ими доставляет истинное удовольствие.

Мы хотим представить вам четыре книги, принадлежащие перу известного поэта Олега Михайловича Бушко и отсутствующие в Калужской областной научной библиотеке им. Белинского.

Книга стихов Олега Михайловича «Начало» издана в 1958 году в Смоленске. Эта небольшая изящная папочка объемом всего в 84 страницы содержит сорок стихотворений, сгруппированных в трех разделах: «Эхо», «Память» и «Будни». Листаешь и с интересом вчитываешься…

«Ведь у любви бывает лишь начало,

а до конца– и вечности ей мало» (с.66).

Перед нами встает много интереснейших картин. При этом автор настойчиво, но тщетно ищет в советской действительности то, что декларировалось властью. Строчки стихов проходят через сердце, и нам становится печально: мир мог быть прекрасен!

Сборник «Насущный хлеб» издан в 1965 году в издательстве «Московский рабочий» в виде тоненькой книжечки объемом в 72 страницы. Строки стихотворения, давшего название сборнику, настраивают нас на раздумчивый лад:

«…Я вырастал

на той земле,

где стольких славных схоронили…» (с.3).

Мы вслушиваемся в музыку словосочетаний, и перед нами проходит целая жизнь.

Перед одной из миниатюр стоит посвящение: «Фронтовым товарищам по 195-му зенитному бронепоезду», а в другой – совершенно пронзительно звучит:

«…готовые встретиться с юностью,

разминулись мы с ней на войне» (с.8).

А вот–почти афористическое:

«Не раз слышав, как свищут соловьи,

уж не шестнадцати,

а многобольшелетний,

я кланяюсь

величию любви–

не первой,

а единственной–

последней» (с.61).

Не без юмора автор в одном из стихотворений восклицает:

«Есть много книг…

Но что ни говори,

Полезно покупать и словари.

Забудешь вдруг, что значит

«убежденье»,

«самостоятельность»,

«принципиальность»,

«честь»…

Купи словарь,

там объясненья есть!» (с.49)

Кстати о словарях. Чрезвычайно занятным показался мне небольшой – всего чуть более ста страниц – «Школьный словарь литературоведческих терминов». Первый послеперестроечный, переизданный уже в седьмой раз и между прочим, награжденный в 2002 году Золотой медалью Всероссийского выставочного центра.

Словарь ценен взвешенностью анализа и тщательной выверенностью определений. Например, знаменитое понятие «партийности в литературе» раскрывается следующим образом: «Выражение автором четко определенных политических, партийных убеждений в своем творчестве. Естественная, как проявление общего мировоззрения автора, и в художественном творчестве подчиненная художественным задачам, в тоталитарном обществе, наоборот, подчиняет творчество политическим задачам правящей партии, разрушая искусство» (с.62).

Неудивительно, что словарь этот востребован от Калининграда до Иркутска, от Краснодара до Петрозаводска, но в Калуге он отсутствует. Очень жаль.

Еще одно издание такого рода – «Эстетика для школьников» (128 с.), вышедшая в 2006 году. Кроме словаря терминов, книга содержит очень емкий обзор истории эстетики и серьезно-доброжелательный разговор об эстетических категориях. Заметим, что когда издатели привезли в Обнинск несколько десятков экземпляров этой книги, их расхватали с невиданным энтузиазмом, причем покупателями были отнюдь не школьники.

Приятно похвастаться перед друзьями книжными редкостями. Приятно понимать, что являешься хранителем некого сокровища, которое, быть может, «минуя внуков, к правнукам уйдет».

Назад к содержанию

СТИХИ БАЛОВНЕЙ ИГРЫ

В 90-х годах уже прошлого столетия по страницам газет бесплатных объявлений в целом ряде областных и краевых центров, прокатилась своего рода интеллектуальная игра, своеобразия которой общество не только не оценило, но и не заметило. А между тем в структуре вышеупомянутых изданий были предусмотрены специальные разделы так называемых «Посланий», посредством которых любой желающий, спрятавшись за псевдонимом, мог завязать разговор с теми, кто откликнулся на его послание.

Если вчитаться в строки на уже пожелтевших страницах, перед нами откроется выразительный мир: люди, называвшие себя посланниками, скрывшиеся за масками-личинами, самозабвенно резвились и играли, создавая свою вселенную.

И в Калуге была такая же газета с таким же разделом, где люди разных поколений, социального статуса и личностных особенностей создали своего рода модель общества, отдав этому часть своей души. ИГРА шла около десяти лет, с 1994-ого по 2003-й годы. ЕЕ история в подробностях запечатлена в книге «Баловни Игры», написанной одним из посланников. В ИГРЕ были свои взлеты, кризисы и падения, в ней уживались подлинная человеческая теплота и неприкрытая издевка, искренность и ложь, голое морализаторство и творчество, тяга к экстремальным переживаниям и страх перед жизнью, преодолеваемый только посредством общения в « Посланиях». Жизнь мира посланий на страницах газеты стала, таким образом, отражением жизни за ее пределами, но это был не точный слепок действительности, а неповторимый – феерический! – мир со своими нравами и обычаями. Здесь искали и обретали единомышленников, дружили, шутливо и не очень задирали друг друга, ссорились и даже всерьез скандалили…

Интересным, настоящим и пугающим представлялось все это со стороны. Вот, казалось, люди, общение с которыми может много дать и вместе с тем много потребовать.

Одной из форм этого общения были стихи. Ими увлекались многие. В 1994-1995 гг. Некто играл словами, рифмуя что попало, в аналогичной манере в 2002 году «творил» Дик Трейси. Вуатюр и Чужой собирались устроить поэтический турнир, но как-то не сложилось. Принц, Имя Которому Тысяча, рассыпал вокруг себя ядовитые двух- и четырехстрочные рифмовки, ожидая реакции. Траум баловался поэтическими сентенциями, обращавшими на себя невсеобщее внимание. С довольно неуклюжих стишков начинал свой путь Домовой. Ариадна писала гладкие, но не очень выразительные стихотворения…

И все же были в «Посланиях» и действительно, на наш взгляд, состоявшиеся стихи, занятные и содержательные. Мы предлагаем вашему вниманию несколько стихотворений, кажущихся нам именно такими. Касада Делирия писала, как бы отталкиваясь от совершенно заморочных стихов Пенни–Вайса, но результат, на наш взгляд, получился гораздо интереснее, чем спровоцировавший его повод. Сад–эН была, возможно, несколько неуверенной и поинтересовалась: стоит ли рифмоплетствовать? Иветта ее поддержала: стоит обязательно!

Все маски сохранены – это не наша тайна…

Назад к содержанию

Хиневра

* * *

Я жизнь проживу, может, вам не по вкусу,

Не тех буду ждать и не тех буду гнать.

На ваши упреки, на ваши укусы

Отвечу – я ангел, я ангел–

и все, что могу вам сказать.

А если вся жизнь будет просто ошибкой,

И счастья в ней мало, и правды в ней нет,

Но все ж я ее прожила так прекрасно–

Я ангел, я ангел – скажу вам в ответ.

Я крылья сняла, чтобы их не сломали,

В шкафу нафталин, чтоб не ела их моль.

Оставьте меня, я живу идеально.

Я ангел – и я возвращаюсь домой.

Назад к содержанию

Casada Deliria

* * *

Рассвет меня застанет неодетой,

С угаром ночи справлюсь я едва ли.

Забыта отзвучавшая кассета.

Нет, вы меня такой еще не знали.

Еще не видели с уставшими глазами,

С прожилкой боли, спрятанной в морщинах,

С прозрачными, опавшими руками,

Забывшими любимого мужчину.

Еще не знали боли откровений

И рук, изломанных в истерике и плаче,

Не видели безрадостных сомнений,

Не думали, что может быть иначе.

Я дочь проклятых, стылых поколений,

Умру на листьях, тех, что вы сорвали.

Я их целую, стоя на коленях.

Нет, вы меня такой еще не знали.

* * *

Тело не чувствует боли,

Сердце не чувствует зла,

Разум в предчувствии воли–

Кажется, я умерла.

Пусть умерла, ну и что же?

Значит, не делаю зла,

Значит, кому-то поможет

Новость, что я умерла.

* * *

Что робость в сравненьи с величьем?

Внезапный испуг тишины…

Что рано опавшие листья–

Средь хода гражданской войны?

Что детской руки откровенья,

Остывшее золото слез,

Муллы заунывное пенье–

Что больше, нужней и всерьез?

Что я на ристалище жутком?–

Я отблеск меча или труп?

Мне жить полчаса иль минутку?

Насколько Создатель мой скуп?

Зачем суесловие в мыслях,

Зачем ниспровергнутый бес?

Над кем отреченье нависло?

Кто бликом сверкнул и исчез?

Назад к содержанию

Sad N

Все прошло

Все о’кей, я снова согрета

Теплыми чужими руками…

В небе искры холодного света

И скрипящий снег под ногами.

Все о’кей, я почти не скучаю,

Вроде все мы друг другу сказали.

Все прошло. Но бывает, случайно

Я встречаюсь с тобою глазами…

Но бывает, жалею о прошлом,

Где я слишком о многом молчала,

И тогда просыпаюсь тревожно

Одинокими злыми ночами.

Вот и скрылось счастливое лето

За большими семью замками…

Все прошло. Я снова согрета

Теплыми чужими руками.

Назад к содержанию

Подруга шерифа

* * *

Внизу – поток – пульсирующий, нервный.

Вверху – пушистым мехом облака.

Шаг ближе к краю…Поступь равномерна,

Уверенна, спокойна и легка.

А вот и край, закованный в бетоне,

Распластанный над бездной этажей.

Последний шаг…Я развожу ладони–

И вверх – к снежинкам белых голубей.

Вдруг облако так близко оказалось,

И распахнулся вширь небесный свод…

Лечу! Лечу! Все позади осталось,

Что в птицу превратиться не дает.

Уже вдали машины, люди, крыши–

Мозаика обыденного дня.

А я смеюсь и поднимаюсь выше.

Ну что теперь запретно для меня?

Назад к содержанию

Смит

* * *

…Месяц желтою саблей

Полоснул в небесах.

Звезды меркли и зябли,

Остывая в снегах.

Это странный Всевышний

Во вселенском саду

Срезал млечные вишни

И стряхнул в пустоту.

И они полетели,

И достигли Земли,

И бессильно бледнели

В темно-снежной пыли…

Ведь на них не гадали,

(О, не те времена!)

И в ночи запропали

И звезда, и луна.

А осколки желаний

Под лукавый смешок

Добивал в ресторане

Меховой сапожок…

* * *

Порочные дела, вы нами завладели!

Соблазн, решенье, ход – и множатся грехи.

И мы обречены, как понял Алигьери,

Наверное, на все проклятые круги.

Высокие мечты и знания – не нужно!

Не надо помогать, не надо объяснять.

Все дикое для нас поистине не чуждо,

Поскольку так легко, как выпить или встать…

Вся разница мала: «в карете» иль «в ракете».

Но демон-то один – из ста он выбьет сто!

О, как же мы страшны на маленькой планете:

В обличиях людей – один Бог знает – кто!

Восьмистишия прощания

(посвящаются Вуатюру*)

Взгляд полкового кюре суров,

Мой – отрешен и светел.

Я о любви, но из всех богов

Арес меня заметил!

В бой ухожу на закате дня…

Что ж, обращусь к напеву:

Разум и вера, храни меня,

Боже, храни королеву!

Утро…Свидание…Ты со мной…

Руки дрожат невольно.

Тут не расстаться на год-другой,

А отвернуться больно!

Вырос до неба горнист, трубя,

Душу дробя по нерву…

Мама, не плачь, береги себя,

Боже, храни королеву!

Яна, не хмурься, смелей взгляни

И подбодри солдата!

Черные ночи, глухие дни

Ждут не дождутся брата.

Песню – на ветер, письмо – костру,

Жизни разгульной – деву…

Что – я не знаю – храни сестру!

Боже, храни королеву!

…Слезы деревьев, да кровь ручья,

Да на людей охота.

Если на свете земля ничья –

Значит, вперед, пехота!

Ах, во дворце приказали: быть

Мертвому нынче севу!

Нет…Невозможно…Не отменить…

Боже, храни королеву!

Назад к содержанию

БОЙЦОВСКИЙ КЛУБ

КТО ПЕРЕВОДИТ СТРЕЛКИ НА РЕЛЬСАХ СУДЬБЫ?

ЗАИНТЕРЕСОВАННЫЙ РЕДАКТОР (далее – ЗР): Полагаю, что практически всех, имеющих дело с подростками (начиная от родителей и учителей и заканчивая критиками и писателями), волнует вопрос, что несет современному подростку книга, которую он читает, и главное, как он воспринимает читаемое на фоне событий своей жизни. Не секрет, что означенный подросток читает не так уж много, следовательно, тем более значим выбор конкретной, именно этой вот книги. В нашей рубрике мы пока не будем касаться таких разносторонне обмусоленных брендов, как «Гарри Поттер» и его клоны. Есть – и притом уже более сорока лет – творчество писателя, имеющего не очень большой, но активный круг поклонников. Именно они выпускали замечательные, чрезвычайно интересные журналы «Та сторона», «Голос», «Каюта командора»¹, именно они делают сообщества, посвященные обсуждению творчества данного писателя, одними из наиболее активно посещаемых в и-нете ². Вы догадались? – речь пойдет о творчестве В. П. Крапивина³.

Недавно в «Той стороне»⁴ я прочла поразившую меня статью о… Но сначала скажем о том, что Крапивин знает и воплощает в своих книгах о добре и зле в мире подростка.

КОНСТАНТИН ДОБРОВОЛЬСКИЙ (далее – КД): В одной из недавних книг Крапивина – «Корабликах»⁵ («Помоги мне в пути») – затронут вопрос о природе Зла в мире. Того самого Зла, которое воплощает маэстро Полоз – гениальный ученый, маньяк и садист. На страницах недавних произведений писателя есть и немало других персонажей, для которых «в трепете страдающих детских тел … то же наслаждение, что для музыканта – в прекрасной мелодии». Можно вспомнить «Орден народного освобождения» из «Сказок о рыбаках и рыбках», воспитательниц с баржи «Розалинда», крепких тетушек, «любительниц этого дела», из тех же «Корабликов». Многих верных читателей-почитателей Крапивина шокировало подобное изобилие сцен жестокости и насилия, ранее писателю не свойственное.

При этом знаменательно: по Крапивину, стремление унижать более слабого, «сладкое» чувство, возникающее при виде чужой покорности и беззащитности, и потребность опекать, защищать более слабого и беззащитного – имеют в своей основе один источник⁶. Писатель, создавший в своих книгах столько романтических образцов идеальных дружб – выражает мысль о едином происхождении насилия и опеки следующим образом: «Все мы, друг мой Петр, – говорит Питвику отец Венедикт, – есть смешение добра и зла, и дьявольские семена прячутся в каждом изначально. Только нормальные люди не дают им взойти, давят эти ростки в себе, потому что ощущают в душе Божье начало, питающее любовь и жалость к другим людям. А если этой любви в человеке нет?… Вот и прорастает сладкое желание дать себе радость за счет мучений слабого и беззащитного, за счет своей безграничной власти… Чем-то же надо заполнить пустую душу…» Питвику трудно согласиться с тем, что «это изначально заложено в человеке». «Если он гад, значит, с такой душой родился?» – спрашивает он. Отец Венедикт поясняет: «Вот как раз и нет. Душа вырастает в брении и споре. С самого младенчества. Порой начинается с пойманного кузнечика, когда ты в сомнении: оборвать ему лапки или отпустить? И щекочущее любопытство к чужим мучениям, и жалость к живой твари. Что окажется сильнее». Питвик думает, что «в детстве никогда не испытывал желания отрывать лапки кузнечикам. Но вдруг вспомнил, как били Турунчика. И, кажется, покраснел, будто не взрослый толстый Питвик, а пойманный с поличным мальчишка».

Эпизод с Турунчиком – один из ключевых в романе. Смысл его в том, что в детстве Петька Викулов – будущий Питвик – принимал участие в наказании одноклассника Турунова за «фискальство» (которого, кстати, в действительности не было). Лишь по счастливой случайности старшие ребята прекратили экзекуцию, так что Викулов не успел ударить Турунчика. Но именно поэтому Полоз – после того, как его все-таки поймали – имеет некоторые основания заметить Питвику: «А вы всерьез уверены, что имеете право осудить меня на смерть? Вы ТОЧНО уверены, что сами лучше меня?.. Просто ваша судьба в давние годы милостиво перевела стрелку на ваших рельсах. Рукой десятиклассника Яшкина, который дал вам оплеуху. А если бы не это? Вспомните ваш тайный интерес, когда били Турунчика! Как вы часто дышали при виде чужого страдания! Во что это могло бы развиться, если бы не Яшкин?»

В самом деле, неужели Петька Викулов мог бы стать садистом и мучителем? Увы, мог бы…Если бы не судьба…Но обращение к понятию «судьба» в данном контексте означает, что и для писателя, и для его героев остается загадкой тот таинственный механизм, который «переводит стрелку на рельсах».

ЗР: Можно ли в данном случае с уверенностью утверждать, что для писателя полностью неясен механизм выбора добра или зла? Полоз, как уже было сказано, – персонифицированное Зло, явно дьяволообразен, а ведь дьявол – «отец лжи», обманщик, как скорее всего известно Крапивину. Так что Полоз с его фаталистичностью, детерминированием судьбы, как бы не зависящим от воли самого человека, явно передергивает! А отец Венедикт формулирует свою мысль может быть и не совсем безупречно (нельзя же было делать его картонной фигурой, изъясняющейся в обыденной речи языком и приемами высокой риторики, проповеди!), но подчеркивает значимость СОБСТВЕННОГО выбора личности, тех выводов, которые будут сделаны из одного и того же события…Каждому, в принципе, посылаются знаки и намеки, позволяющие поступить правильно…

КД: Неопределенность, неясность механизмов, управляющих развитием привязанностей и чувств в направлении от «нормальных» к «патологическим», бросает отблески и на крапивинскую традицию в целом. Показательна в этом смысле статья Т. В. Кертиса, опубликованная в девятом выпуске «Той стороны».

ЗР: Та самая статья, уже упомянутая выше…

КД: Частично статья Кертиса посвящена педофилии⁷. Не приводя обширных цитат, выделю основные мысли автора на этот счет. Во-первых, в среде тех, кто работает с детьми, есть немало педофилов. Во-вторых, их очень трудно отличить от людей, просто находящихся под влиянием крапивинских идей. В-третьих, неясно, что делать с подобными субъектами: бить морду – не помогает, а убить – «не наш путь».

Я думаю, что растерянность Кертиса вызвана непроясненностью для самого Крапивина следующего момента: весьма немногочисленные упоминания «явной» педофилии у писателя дают основания полагать, что он ставит знак равенства между садизмом и педофилией (так, например, измываются над Сопливиком Ласьен и компания в «Сказках о рыбаках и рыбках»).

Между тем это не совсем верно. Садизм связан с получением определенного удовлетворения при виде чужого страдания или в случае причинения физической либо душевной боли другому человеку. Педофилия же, как таковая, не всегда связана с причинением ребенку страданий, более того – зачастую педофил всячески стремится вызвать у своей жертвы приятные ощущения.

Другими словами, педофилия – насилие в нравственном смысле, но не обязательно связанное с мучительством и причинением страданий (т.е.насилием в физическом плане). По-видимому, педофил достигает сексуального удовлетворения за счет механизма эмоционального отождествления с ребенком. Такое отождествление позволяет ему психологически вернуться к сексуальной жизни собственного детства, вновь прожить и «отыграть» невозможное в прошлом, обладая при этом «багажом» взрослых знаний и мудрости.

Примечательно здесь, прежде всего, сходство с механизмом возникновения эмоциональной привязанности старшего товарища к младшему, неоднократно описанному у Крапивина. И там, и там – попытка вернуться к психологической жизни собственного детства. Разница в том, что в одном случае происходит возвращение к эмоциональной жизни в широком смысле этого слова, а в другом случае – к жизни сексуальной.

Крапивинская воспитательная система⁸ была привлекательна для людей, которые пытались разрешить проблему собственного одиночества, обращая свои эмоциональные привязанности на ребенка. Психологически это и есть возвращение в собственное детство, может быть, с попыткой компенсировать то, чего в этом детстве недоставало.

Суть метода «присоединения и ведения», столь популярного и авторитетного у последователей крапивинской системы – «Командоров», как раз и заключается в том, что Командор сначала присоединяется к ребенку, показывая, что он такой же, устанавливает дружеские отношения, а затем ведет за собой. Но чтобы адекватно «быть на стороне ребенка», а не потешать детей видом толстого сюсюкающего дяди (или тети), необходимо отождествление себя с ребенком, возврат к детским формам эмоциональных переживаний, т. е. то, что происходит и у педофила.

Неудивительно, что на каком-то этапе Командоры вдруг осознали степень своего психологического сходства с педофилами, поняли, насколько тонкая стена разделяет их. Родился страх – а вдруг судьба «переведет стрелку» на своих рельсах и толкнет кого-то из Командоров на путь порока. Отсюда полное неприятие ИХ, т. е. тех, с кем это произошло, и попытки доказать, прежде всего самим себе: мы – люди, они – нелюди.

Поэтому-то Кертис и считает, что возможно лишь три способа обращения с «любителями детей»: посадить, избить, убить. А ведь казалось бы, проще попробовать понять и помочь или же лечить, если дело зашло слишком далеко.

ЗР: Предлагаемая КД идея «помочь, пока не слишком поздно» тем более актуальна, что нередко педофил, т. е. пристающий к ребенку субъект…немногим его старше. Этим летом я работала в детском городском лагере. На моих глазах пора подростков неоднократно развлекалась, возясь на кровати, причем валились они друг другу головой в пах, а на мой вопрос о том, понимают ли они, чем занимаются, отвечали: «Мы просто щекотимся»!

Нельзя сбрасывать со счетов и случаи явно сексуально провоцирующего поведения детей и подростков по отношению ко взрослым. Что делать с этим?

КД: Наверно, если с подобным сталкивается психолог или социальный педагог, можно хотя бы поговорить. Кертис рассказывает, что один его знакомый признался: «Книги Крапивина дают такой простор для эротических фантазий» – за что немедленно получил от него по морде. Может быть, стоило расспросить, каково содержание этих фантазий, что именно их провоцирует.

ЗР: Да, но, наверно, для подобного разговора нужны специальные знания – тому же социальному педагогу?

КД: А где их взять, опять-таки? Вот, по-моему, очень выразительный пассаж, прочитанная мною на одном из сайтов, посвященных защите детей: «Что ж, выходит, любой, кто захочет вот так прийти к детям и паразитировать на них, может это сделать — и система не опознает его, не отторгнет, не включит автоматически многочисленные сигналы тревоги? Нет, конечно. По той простой причине, что и системы-то никакой нет! Ведь мы с вами, наверное, имеем в виду государственную - систему охраны наших детей от всяческих опасностей: от сексуальных притязаний, от жестокостей педагогов и родителей, от любого рода злоупотреблений взрослых, отвечающих за судьбы детей, от всевозможных случайностей наконец... Например, от того, что в детский сад придет сумасшедшая воспитательница, одержимая манией убийства; Так вот, перед лицом всех этих возможных несчастий наши дети абсолютно беззащитны. Положение дел таково, что если любой сексуальный маньяк, любой извращенец захочет оказаться поближе к детям, у него в распоряжении будет тысяча способов сделать это: устроиться работать в школу учителем труда, физкультуры, завхозом, сторожем, пойти вожатым или кочегаром в летний лагерь. Он может, как Устинов⁹, стать романтиком дальних туристских маршрутов: подальше от посторонних глаз, ночевки в палатке, общие спальные мешки».

ЗР: Да, увы, это действительно так…

КД: Кертис предлагает не стесняясь говорить с детьми о гомосексуализме и педофилии. Но можно ли говорить, не зная точно, какова сущность и причины этих отклонений? Что мы скажем детям? Озвучим текст типа: «Педофил – это человек, который сажает тебя к себе на колени, а потом проявляет интерес к твоим половым органам»? Такое «просвещение» может привести не только к потере части крапивинского очарования, но и к страхам, неврозам. К тому же современные дети, как правило, отлично знают, кто такие педофилы, но извращенцев от этого меньше не становится. Равно как и их жертв.

ЗР: Ну, здесь надо посмотреть статистику.

КД: Даже благополучная статистика не отменяет жалости к отдельной сломанной судьбе. Любые отклонения не проявляются просто так и сразу, а проходят долгий путь развития. Так, может, надо строить воспитательную работу в школе и вне школы таким образом, чтобы предупреждать эти отклонения?

ЗР: Опять-таки – КАК? И что должен знать, где и как получить эти знания человек, столкнувшийся с этой проблемой? Приглашаем к разговору всех заинтересованных лиц!

ПРИМЕЧАНИЯ

От редакции. Так получилось, что в беседе с К. Добровольским мы затронули ряд тем, упомянули имена и реалии, с которыми многие (особенно современные читатели) не знакомы. Они касаются произведений В.П.Крапивина и других «околокрапивинских» проблем. Мы попросили Е.Савина, исследователя творчества Крапивина и (с недавних пор) автора нашего альманаха прокомментировать беседу и высказать мнение по затронутым вопросам.

1. «Та сторона» – художественно-публицистический альманах, выпускавшийся в рамках клуба «Лоцман» и публиковавший материалы, посвященные творчеству В.Крапивина, проблемам отрядов и неформальной педагогики и некоторым другим писателям, чье творчество так или иначе ассоциируется с Крапивиным. Вышло 14 выпусков (1993-1999). «Голос» – издание, выпуск которого был организован как альтернатива и, в дальнейшем, замена «Той стороны» (16 выпусков, 1999-2002). Содержал материалы, касающиеся не только творчества Крапивина, но и массы других вопросов, связанных с ним лишь косвенно (личный «креатив», разного рода очерки и пр.). «Каюта командора» – это не отдельное издание, а спецвыпуски «Голоса», посвященные непосредственно творчеству В.Крапивина. Все эти издания в настоящее время доступны в электронном виде на сайте «Русская фантастика».

2. Имеются в виду сообщества, организованные в рамках «Живого журнала» – популярного сетевого ресурса, позволяющего вести «блоги» (сетевые дневники), как личные, так и тематические. Непосредственно обсуждению творчества В.Крапивина посвящены два сообщества: "Голубятня на желтой поляне" , являющееся «официальным» сообществом писателя и поэтому закрытым в отношении некоторых тем (вроде темы данной беседы) и "Иная грань" – которое носит менее формальный характер.

3. Для понимания сути обсуждения важно напомнить, что В.Крапивин является не только писателем, но и одним из первых наиболее известных педагогов – «неформалов». Созданный им в 1961 году (и существующий по сей день) подростковый отряд «Каравелла» в Свердловске стал не только образцом для объединений такого рода, но и своего рода символом неформальной педагогики вообще в нашей стране. В этом смысле В.Крапивина можно назвать «культовой фигурой» (хоть я не в восторге от этого словосочетания) неформальной педагогики со всеми вытекающими из этого положения плюсами и минусами.

4. Тут надо принять во внимание, что статья, о которой идет речь, была опубликована 10 лет назад – в девятом номере «Той стороны»: Кертис Т.В. «Система против» и «крапивинские» дети. Вместе с тем, о ее актуальности свидетельствует тот факт, что ее тезисы периодически «всплывают» в разного рода полемике. Совсем недавно сам В.Крапивин посвятил этому несколько страниц своих публицистических заметок «Струна и люстра».

5. Роман «Помоги мне в пути» («Кораблики») написан в 1993 году, поэтому называть его недавним можно только с большой натяжкой, учитывая, что после этого В.Крапивин написал более десятка самых различных произведений.

6. Не совсем ясное утверждение. То ли здесь пропущено какое-то звено в рассуждениях, то ли еще что-то. Об особенностях эмоциональных взаимоотношений в произведениях В.Крапивина см., например, мою статью «Механика чувств».

7.Собственно говоря, статья Кертиса посвящена прежде всего проблемам неформальной педагогики, а не педофилии как таковой. Творчество В.Крапивина в ней также не анализируется. Основным объектом критики Кертиса является определенный контингент педагогов-неформалов, обозначающих свою деятельность как следующую неким маловразумительным «крапивинским» идеалам. Статья вызвала, мягко говоря, неоднозначную реакцию как со стороны Крапивина, так и со стороны читателей и авторов «Той стороны». Наиболее содержательные отклики на нее были в десятом и двенадцатом выпусках «ТС» (в числе откликнувшихся были В.Каплан, С.Лукьяненко, С.Переcлегин, Д.Ватолин). После этого обсуждение было прекращено.

8. Подчеркну, что в данном случае словосочетание «крапивинская система» обозначает лишь самоназвание вышеуказанной группы педагогов-неформалов.

9. Имеется в виду деятельность известного педагога-неформала, барда Ю.Устинова, который на протяжении своей деятельности неоднократно обвинялся в педофилии. Эта запутанная и неоднозначная история (которая тянется до сих пор) достаточно широко освещалась в центральной прессе в начале 90-х годов. Материалы о деятельности Устинова (в том числе и статью И.Ханхасаевой, откуда взята приводимая цитата) можно найти на сайте "Технология альтруизма"

(Рецензия на один из предыдущих выпусков нашего журнала – «Пилигрим-2»)

Профан воздвигает башню, посвященный складывает мозаику

Нечто масонское

Приятно держать в руках второй номер журнала «Пилигрим» и прислушиваться к живым голосам, звучащим сего страниц. После канцелярита и выморочного официоза газет и телевидения будто к чистому роднику приникаешь.

Полистаем. Мне всегда была ближе проза, поэтому и начнем с нее.

Пожалуй, лучшее украшение номера – «В верховьях Переплюевки» Петро Крипака, сочная зарисовка быта молодежного лагеря. Читаешь с наслаждением. Правда, хочется при этом зримо представить персонажей хотя бы по одному штриху: тощий, длинноволосый или скажем, очкастый…Может, я капризничаю?

Любопытен рассказ «Люблю сейчас» Киры Ковровой. Довольно сложный (по крайней мере, для меня) по восприятию, он читается медленно, но с интересом, иногда даже возвращаешься, чтобы перечитать какие-то строки. Останавливают взгляд неожиданные сочетания вроде «теплая, неправильная жизнь». Что добавить? Лучше познакомиться самому.

Проза Саши Осиповой написана в редком стиле потока сознания. Чувствуется твердая рука, но… Стоит ли гадать: во что это могло вылиться? Просто перечитаем это еще раз и погрустим.

О своих творениях промолчу. Лишь поясню: приятно создавать свой мир или описывать то, мимо чего прошли другие.

В античные времена считалось, что высшее благоволение богов –поэтическая одаренность. Об этом вспоминаешь, листая страницы журнала.

Стихи Юлии Горбачевской завораживают: вязь строк, прихотливость образов, неожиданность метафор и сравнений веселят душу, как глоток старого выдержанного вина.

Очень интересны стихи Людмилы Тепляковой. Читая их, будто вспоминаешь что-то давно забытое или ушедшее. Написано для детей? Конечно, но не только. Мне «Моряк» напомнил «Капитана Дюка» А. Грина. Стоит, думаю, заглянуть и в книгу Людмилы, недавно изданную.

У Владимира Федотова всего два стихотворения в журнале. Они– дверь, распахнутая в глубины истории. Их хочется читать и перечитывать…Будет ли продолжение?

Стихи Киры Ковровой примечательны своей разнотемностью и силой настроения. Их трудно обрисовать какой-то одной краской: стихотворения не похожи друг на друга.

Трудно говорить и о стихах Михаила Малкина и Саши Осиповой. Они – судьба. И каждый оценит их, вероятно, по-своему.

Вот, пожалуй, и все.

В целом журнал произвел на меня впечатление причудливого калейдоскопа, составляющие которого сложились в живописную и яркую мозаику.

* Скорее всего, имеется в виду посланник
Вуатюр, а не французский поэт.

Н. Мандельштам

РЕКОМЕНДУЕМ ПРОЧИТАТЬ

Ф. Сологуб

М.Булгаков